Виктор Ротов - Ближе к истине

Глаза у него словно угольки и распахнутые, когда он смотрит на меня. И не пойму — то ли настороженно, то ли выжидательно. Я смотрю на него и думаю о том, что ребят, бывает, берут отсюда в семьи. Дети знают об этом и ждуг своего счастья. Может и он думает, что я заберу его. Оттого ему и страшновато, и хочется… С ним здесь младший братишка. У них год разница. Их, естественно, разлучат. На год. А может…

Я смотрю в его наивное, чистое личико, на маленькие ручки, на то, как он стеснительно и выжидательно держится и думаю о том, о чем мне только что поведала Татьяна Владимировна. По — моему, это самое страшное в судьбе детей — сирот — их неизвестная судьба после «выпуска» из Детского дома. Связи с ребятами в большинстве случаев утрачиваются. И часто, и густо судьба их, мягко говоря, далеко не светлая. А главное — дети утрачивают чувство дома. Чувство своего главного жизненного фундамента, свои истоки, не чувствуют корневой системы. Как бы там ни было — а Детский дом, где они прожили самые трудные пять лет — это все‑таки дом, стартовая площадка. Человеку необходимо всю жизнь помнить об этом доме. Который заменил им родительский. Человек должен иметь возможность посетить этот дом, приложиться, припасть душой к животворящему роднику. Почувствовать жизненные корни. Без «корневой системы» человек всю жизнь чувствует себя неуверенно. Без родителей, да еще без чувства родного дома, человека носит по волнам судьбы как щепку. Здесь они живут в более — менее благоприятных условиях, а потом… А потом на них обрушивается большая и жестокая жизнь.

Ее громадность и несуразность они испытывают уже здесь.

Во дворе, в «кубике», где находится Детский дом, у них свои деревца, за которыми они ухаживают, грядочки, которые они возделывают, палисадничек. Дети очень любят трудиться на воздухе. Но жизнь им отравляют местные дворовые мальчишки — ломают деревца, вытаптывают грядки. Сколько горечи, обиды, слез. Вот такой он, мир большой жизни. Рядом. А что их ждет там, за порогом?

Я увез из Детского дома большую грусть в душе и стойкое недоумение — почему мы и наши дети, живущие в холе и достатке, такие жестокие и неразумные?! Я невольно сравниваю детей, которых наблюдал в Детском доме, и детей некоторых своих знакомых, соседей, родственников, живущих в достатке и при родителях, и всей душой становлюсь на сторону деток — сирот. Они хоть и обделены судьбой, но благодаря самоотверженности педагогов и воспитателей выглядят и культурнее, и духовнее. В чем же дело? Неужели человечность постигается в несчастье?!

Вот бы задуматься некоторым «мамам» и «папам», «дедушкам» и «бабушка», которых таковыми можно назвать только в кавычках. Подумать и поговорить об этом вечером за семейным чаем.

05.04.1999 г.

Помните романс на слова М. Ю. Лермонтова? «И скучно, и грустно, и некому руку подать…»

Примерно в таком ключе мы жили до июля 1995 года. Потому что в писательской организации раздрай, потому что какая‑то странная настороженность, ходят какие‑то слухи. Будто идет тайная растащиловка имущества писательской организации… А потом и в самом деле оказалось, что В. Канашкин прихватизировал журнал «Кубань» и почти без передышки, стремительно отдал редакционные комнаты за двухкомнатную квартиру якобы под редакцию, на самом же деле…

Но эго суд установит.

Грубо, со скандалом отказался подписывать акт очередной инвентаризации, и числящиеся за ним мебель и оборудование на миллионы рублей исчезли в неизвестном направлении. Окрыленный всеобщей всероссийской растащиловкой и безнаказанностью, зверски нахамил писателям, которые пытались его остановить.

В это же время, как оказалось, группа писателей прихватизировала на манер В, Канашкина писательское издательство «Южная звезда» и 360 тонн бумаги.

Писатели потребовали внеочередное собрание, которое приняло характер чрезвычайного. На нем В. Канашкин и тогдашний ответсекретарь С. Хохлов подверглись сокрушительной критике. С. Хохлов туг же подал в отставку, В. Канашкин в очередной раз поклялся вернуть журнал и, как раскаявшийся, в порядке примирения (по выражению В. Лихоносова), был избран в новый состав бюро.

Новым ответсекретарем по предложению того же Лихоносова был избран Михаил Ткаченко. Один из яростных разоблачителей С. Хохлова. Молодой, энергичный, говорят, подающий надежды поэт. И только что проявил бойцовский характер…

Сформировали бюро под него (по его желанию), и у нас началась новая жизнь, про которую тоже можно сказать словами вышеупомянутого романса, с некоторой интерпретацией, правда: «Не скучно, но грустно…»

Под давлением В. Канашкина и его явных и тайных сподвижников уводили бухгалтера В. А. Пошагаеву — честного, принципиального человека, проработавшего в писательской организации около тридцати лет. Она стала нежелательным свидетелем растащиловки.

Движимый энергией в заметании следов, В. Канашкин теперь стал приступать к самому Михаилу Ткаченко, требуя списания числящегося за ним редакционного имущества, стоящего на балансе писательской организации. М. Ткаченко, к его чести, заупрямился. Члены бюро его поддержали. В результате разбушевавшийся В. Канашкин вылетел из состава бюро.

Так закончилась первая серия нескучной нашей жизни. За нею последовала вторая, которую можно назвать «Самоутверждение». В общем‑то в самоутверждении человека в той или иной ипостаси нет ничего предосудительного. Но Михаил Ткаченко стал самоутверждаться своеобразным способом: я не ответсекретарь, я руководи

тель писательской организации. Желая показать крутой свой норов, в пику дотошным писателям нарек себя и того хлестче — председателем Союза писателей Кубани. Мол, знай наших!

А тут снова эти дотошные писатели:

— Но ведь Кубань — это не только Краснодарский край. Это и Адыгея, и в какой‑то степени Ставрополье, Кабардино — Балкария… Или тебя и там избрали ответсекретарем?

Михаил Ткаченко стал назначать членов бюро и наводнять его своими людьми. Писатели возроптали. Общественность перестала воспринимать его всерьез. А заодно — и писательскую организацию.

Недавно мы все‑таки провели выборы нового председателя писательской организации. Новым председателем стал П. Придиус. Но тут начала раскручиваться третья серия из жизни писателей Кубани. Я бы назвал ее: «И концы в воду». Дело в том, что комиссия по приему — сдаче дел не может дозваться Ткаченко, чтоб он сдал дела. Он не хочет примириться с тем, что его не избрали. Вот так‑то.

Но уже маячит четвертая серия, в которой писатели на очередном собрании, намеченном на октябрь, наверняка спросят: куда подевалось писательское имущество? А заодно, слегка опомнившись, спросят у себя, как это получилось, что В. Канашкин, умыкнувший это имущество, проскочил в новый состав правления.