Виктор Ротов - Ближе к истине

— Ну и…

— Я их медом накормила, вином угостила. Задобрила. Один очкастый такой, видно старший, велел стеречь тебя, иначе, мол, пук — пук. Расстреляют меня и… — Евдокия глазами показала на кроватку, в которой спала малышка. — Шарили всё, псы вонючие! Так что, пока их нет, вставай как‑нибудь, я помогу, одевайся и беги. Тут оставаться тебе нельзя.

— А тебе?..

Не успел он договорить, как в дом шумно вошли трое. Вроде свои. Но в новенькой камуфляжной форме. Один худощавый, молодой, с серыми колючими глазами. Второй постарше, коренастый. И с ними пожилой солдат в дождевике поверх пятнистой формы. Тот, что молодой, в портупее крест — накрест, широко и решительно шагнул к кровати, увидев Павла.

— Документы! — тоном, не допускающим возражений, сказал он.

Павел перевел глаза на Евдокию. Она сидела на табурете напряженная. Хотя сначала заметно обрадовалась ночным гостям. Но уж больно строг был молодой командир. И его этот окрик: «Документы!»

— Ага! — не сразу нашлась она. — Счас. Наверно в гимнастерке. Хотя я постирала ее. И сшила кое‑как. Вот! — она метнулась в темный угол комнаты, где на веревке рукавами книзу висела гимнастерка Павла. Принесла. Сероглазый — молодой вывернул карманы, вытряхнул оттуда

содержимое, поднес к свету, стал рассматривать документы. Красноармейскую книжку. После морской воды листки удостоверения поблекли и слиплись. Он аккуратно разлепил их.

За ним напряженно наблюдали коренастый и пожилой в дождевике.

— Фамилия, имя, отчество? — выпрямился сероглазый, глядя на Павла.

— Яров Павел Степанович.

Евдокия тем временем принесла галифе Павла. Сероглазый быстро обшарил карманы. Из потайного вытащил капсулу, из нее извлек адрес, свернутый тугой трубочкой. Развернул, прочел и помягчел. Вернул Евдокии галифе, рубашку и подмокшие документы. Павлу сказал:

— Береги как зеницу ока… — и Евдокии: — Чего — нибудь поесть, хозяйка, — устало опустился на табурет. К столу двинулись оба солдата, на ходу снимая автоматы.

В этот момент в дом ворвались несколько таких же пятнистых.

— Полундра, Каширов! Немцы! Отходим на Станичку!..

Сероглазый бросился к выходу. С. порога уже крикнул Павлу:

— Быстро собирайся! Пойдешь с нами…

Павел стал подниматься. Евдокия ему помогала. Он потянулся за галифе.

Сидя в постели, неловко натянул гимнастерку, пересиливая боль в плече, потом стад натягивать галифе. Евдокия помогала ему, приговаривая: «Быстренько, миленький! Быстренько!..» Павел взглянул на солдата в дождевике. Сказал:

— Ее тоже надо забрать. Иначе ее расстреляют с ребенком.

Солдат кивнул согласно. Вдруг возникший на пороге Каширов крикнул: «Две минуты на сборы!..»

Евдокия накинула только ватник, кинулась к детской кроватке, сгребла малышку вместе с постелью, и через пять минут они уже тряслись на полуторке по грунтовой дороге, круто ведущей в гору.

Немцы наступали со стороны Глебовки и Северной Озерейки. Доносилась стрельба, взрывы, лязг танковых гусениц. Светало. На вершинах Колдун — горы клубился серогрязный туман.

Старая рыхлая полуторка натужно карабкалась в гору. Буксовала то и дело, соскальзывая к обрыву. В кузове замирали от страха. Наконец у командира, сидевшего в кабине, видно, не выдержали нервы. Выбрав более — менее устойчивое место, он приказал шоферу остановиться. Выпрыгнул из кабины. Все! Дальше опасно. Тотчас из кузова попрыгали солдаты. Командир тем временем разведал дорогу дальше. Вышел из орешника, крикнул:

— Там тропа! За мной!..

Павел кое‑как, с помощью пожилого солдата в дождевике слез с машины, помог Евдокии, и они замыкающими шагнули в чащу орешника.

Тропа брала круто. Быстро выбились из сил. Отстали. Евдокия уже садилась в изнеможении. Павел поднимал ее здоровой рукой. Подбадривал, порывался взять у нее ребенка, хотя сам едва держался на ногах. Возле них неотлучно бдил пожилой солдат в дождевике. Командир крикнул ему из сырых сумерек: «Конягин! Отвечаешь головой за них!..»

— Отвечаю, отвечаю, — ворчливо басил солдат, поддерживая Евдокию под руку.

Вдруг лес расступился, и они вышли на небольшую мокрую лужайку. В росной траве тускло отражался серый рассвет.

— Привал! — скомандовал сероглазый командир. И пятнистые солдаты, задохнувшиеся от ходкого шага в гору, один за одним упали в сырость лужайки. Кучкуясь, стали прижигать цигарки.

Павел и Евдокия устроились поодаль. Она тотчас принялась кормить малышку грудью, отворачиваясь от Павла и приставленного к ним солдата.

Солдат придвинулся к Павлу, сказал вполголоса:

— Слава Богу, что ты не из штрафников…

Командир, сгрудив бойцов, что‑то внушал им негромко. Слышно было: «Прорыв… Станичка…»

Минут через десять подъем и марш в сторону туманной нахлобучки на вершине Колдун — горы.

И тут!.. Павел даже не понял откуда, словно выпали из той туманной нахлобучки, из орешника выскочили немцы. И буквально покосили солдат из автоматов. Пятеро, побросав оружие, подняли руки. В том числе солдат в дождевике, приставленный к Павлу и Евдокии.

Их сбили в кучку и повели вниз, назад в поселок. Вышли на дорогу. Там стоял наготове новенький студебеккер. На

нем и повезли их в сторону от Южной Озерейки, через Северную Озерейку в Новороссийск.

Над Новороссийском, с перевала видно, висели ливневые «плети». Вскоре въехали в полосу проливного дождя. Вымокли до нитки. Солдат Конягин накинул свой дождевик на Евдокию с ребенком.

На анапской развилке машина остановилась, всем велели сойти. Пятерых солдат вместе с Конягиным отделили и приказали снова лезть в кузов. От немецкого поста на развилке подъехал мотоцикл с коляской. Евдокию посадили на мотоцикл и увезли. Павлу велели сесть на проезжавшую подводу, которую именем фюрера мобилизовали для нужд немецкой армии.

Город издали не узнать. Как бы вросший в землю, почужевший. И если б не кирпичное здание элеватора, Павел бы не поверил, что перед ним Новороссийск.

Возница, встревоженный неожиданной мобилизацией, опасливо косился то на Павла, то на конвойного немца.

В районе Плавней, самой низменной части города, где струится незаметная в зарослях речка Цемесс, их накрыл очередной артналет наших. Видно, заметили движение, ударили с Сахарной Головы.

Несколько снарядов взметнули фонтаны по сторонам дороги. Возница пригнулся, хлестнул лошадей. Один снаряд рванул совсем рядом. Подводу осыпало градом сырых комьев. Павел пригнулся. А когда распрямился, ничего не узнал. Немца не было на месте. Лошади взвились на дыбы и понесли через дренажную канаву в заросли кустарника. Возница отчаянно дергал вожжи, но не мог справиться. Павла, видно, оглушило близким разрывом снаряда, он видел, как кричит возница, но не слышал голоса. Вдруг звук прорезался: