Виктор Ротов - Ближе к истине

Печально, что в день рождения хорошего талантливого человека приходится писать в прошедшем времени.

«Литературная газета» поместила тогда жгучее слово прощания Секретариатов Правления СП СССР, РСФСР, Московской писательской организации и редакции жур

нала «Крокодил»: «Остановилось сердце Евгения ДУБРОВИНА… Не выдержало перегрузок…»

Он ушел из жизни в канун своего пятидесятилетия. За несколько месяцев до выступления в популярнейшей программе телевидения «Встреча в студии «Останкино». А на встречу в студии, как известно, приглашают людей, у которых есть что сказать многомиллионной аудитории телезрителей. Шла интенсивная подготовка к этой передаче, и вдруг…

Ну а дальше, как у нас часто бывает, — почти полное забвение. Остается только поражаться, как легко мы разбазариваем наше национальное достояние. Как бездумно и расточительно бросаем в небытие славные имена соотечественников.

Ну да Бог с ними, с теми, кто шел с ним бок о бок, боролся плечом к плечу; кому он был многие годы поддержкой и опорой в жизни и творчестве, кто при жизни его не скупился на дифирамбы, но как только его не стало, умолкли разом, будто и не было в их жизни рядом с ними этого немногословного, всегда выдержанного и благорасположенного, бесконечно талантливого человека. Бог с ними!

Мне бы в этот день, в день его пятидесятипятилетия (не могу удержаться, чтоб не сказать — возраст‑то, который просто обязывает быть среди живых; возраст, когда создаются шедевры, когда все лучшее еще впереди, когда просто нелепо говорить о человеке в прошедшем времени), хочется вспомнить о том, каким он был замечательным человеком. В дружбе, в работе, в семье, в общении… Каким он парнем был! Как широко мыслил!

Судьба свела нас в 1963 году при поступлении в Литинститут им. А. М. Горького. Мы вместе сдавали вступительные экзамены. (Он написал сочинение ручкой, которую тут же смастерил из веточки сирени. Мы что‑то замешкались и не успели сбегать в магазин, обзавестись ручками. Он сломал веточку сирени, расщепил конец ее, воткнул в расщеп перо и спокойно написал сочинение. И сразу прослыл среди нас оригиналом).

Мы попали в один семинар. К Кузьме Яковлевичу Горбунову. Писателю — старейшине, которого заметил еще Горький «и в гроб сходя, благословил» — говоря словами поэта.

Мы жили всегда в одной комнате в общежитии Литинститута. Кто раньше приезжал на сессию, тот занимал

комнату на всех — нас было тогда трое: он, я и Семен Кудинов из Донецка. Потом Женю сменил Валера Шатыгин — только что демобилизованный из армии, бравый старший лейтенант.

Мы вместе готовились к экзаменам, гуляли по вечерам на бульваре Капуцинов, прозванном так в шутку студентами сквере возле общежития Литинститута на ул. Дмитриевой. Вместе «отмечали» удачную сдачу экзамена, вместе отдыхали в Серебряном Бору…

Кроме книжек, Женя брал с собой свою рукопись. Писал он тогда роман «Тысячелетний дождь». Почитает, почитает учебник — попишет, лежа на животе, на деревянном лежаке. Неторопливо выводит строчку за строчкой. С левой стороны — толстая пачка уже исписанных листов, справа — пачка чистой бумаги…

Меня поражало его умение писать в такой обстановке. Мы тут резвимся на песке, он вроде с нами вместе зубоскалит, купается, а чуть затишье — пишет. Мы загораем на солнышке или млеем в тени, а он — строчечка к строчечке, абзац за абзацем. Мы подтруниваем над ним, а он похехекивает и пишет себе. И вдруг, как снег на голову, — приезжает с корректурой повести «Грибы на асфальте». Эта совершенно замечательная, искрометная сатирическая повесть с лирическим уклоном готовилась к выходу в журнале «Подъем» в май — июньском номере 1964 года.

Он всех нас сразил своими «Грибами…». Солидный, уравновешенный, спокойный, серьезный — и вдруг такой фейерверк юмора. Мы на него смотрели, как на восьмое чудо света.

Третьим в нашей комнате был Сеня Кудинов. Этот — прямая противоположность Жени: шумный, беспардонный, самовлюбленный, грубоват и навязчив. Хотя тонкий поэт-лирик.

В своих произведениях, как и в обыденной жизни, Женя был неистощим на выдумки.

Вот его первая книга «Грибы на асфальте». В ней он как бы с сочувствием и даже вроде с любованием изображает целую плеяду пронырливых мальчиков — интеллектуалов, которые решили любыми правдами и неправдами остаться после института в городе. Они даже создали смешное общество грибов — городовиков (сокращенно — ОГГ) во главе с пройдохой и выдумщиком Вацлавом Кобзиковым. На какие только ухищрения они не пускались, чтоб зацепиться за город, не возвращаться в село, И им что — то

вроде удается. Словно грибы — поганки, пробиваются они сквозь городской асфальт. Отсюда «Грибы на асфальте». В самом названии — четкая позиция автора. Хотя по тексту изобилуют места симпатии и даже любования автора смешными похождениями неунывающих героев. Лихими выдумщиками, целеустремленными, нахрапистыми ребятами.

С первой же книги критик Юрий Томашевский отметил самостоятельность сатирического мышления автора. «От классиков «избавиться» трудно, — пишет он во вступительной статье к книге, — и избежать соблазна не следовать им удается далеко не всегда даже маститым. А если автор — начинающий сатирик? Ведь как бы ни стремился он создать вполне оригинальную вещь, ему очень и очень сложно — то ли в сюжетных ситуациях, то ли в манере обрисовки характеров, то ли (что бывает особенно часто) в языке, интонации — вырваться из «цепких когтей» уже знакомых в сатире образов и выйти на свою, самостоятельную дорогу.

Такая вот самостоятельная дорога открывается, на наш взгляд, перед большим фантазером и насмешником, молодым воронежским писателем Евгением Дубровиным».

Это было в 1966 году. А три года спустя тот же Юрий Томашевский пишет уже к новой книге Евгения Дубровина: «И сейчас, когда я знаю Дубровина, каков он есть, я не могу представить его разобщенным, разложенным на «составные»: на Дубровина — сатирика и юмориста, Дубровина — серьезного повествователя и Дубровина — лирика. Только в единстве названных «составных», в их неразрывном сцеплении можно понять и оценить Дубровина».

Да, за «Грибами…» последовала повесть «В ожидании козы». Это серьезная, как говорит критик, художественная проза. Кстати, вещь экранизирована. Фильм называется «Француз». В сюжете повести я слышу мотивы из моих рассказов о детстве в приморском городе Новороссийске. Во время наших с ним прогулок по бульвару Капуцинов он часто просил меня рассказать что‑нибудь о себе. Я ему рассказывал о нелегком детстве, об отце. О послевоенной голодухе… И вот повесть.