Итоги Итоги - Итоги № 38 (2012)

С одной стороны

Геннадий Гудков: «Это не борьба и не война. Это просто расправа»

— Геннадий Владимирович, есть мнение, что «дело Гудкова» — эпизод политической борьбы, а на войне — как на войне. Признаете поражение?

— И борьба, и война предполагают, что шансы есть у обоих противников. А у меня нет шансов противостоять брошенной против меня государственной машине. Я нахожусь в положении человека, которого избивают, связав руки и повалив на землю. Нет, это не борьба и не война. Это просто расправа.

— С трудом могу представить себе ваше изгнание из Думы минувшей зимой. В чем причина? В усилении власти, в ослаблении оппозиции?

— Власть ничуть не поменялась. Просто тогда она была скована выборами. Ей приходилось маскироваться, прикидываться белой и пушистой, заигрывать с обществом. А сейчас игра закончена, можно сбросить маски и «мочить в сортире». Поэтому власть с удовольствием пинает сегодня тех, кого считает своим врагом и кто не может ответить. В том числе меня — за то, что посмел выйти из парламентской системы координат и перейти на сторону протестующих на улице.

— А у оппозиции был шанс добиться успеха?

— У оппозиции был бы шанс, если бы власть была более адекватна. В любой нормальной стране, руководители которой прислушиваются к чаяниям общества, такой массовый протест дал бы серьезный позитивный результат. Но наша власть, к сожалению, утратила чувство времени. Она ведет себя так, как будто мы все еще находимся в середине нулевых. Затыкает рот всем тем, кто имеет свою позицию, давит законами о митингах, о клевете, расправляется с помощью полиции и спецслужб... Но на дворе уже 2012-й. Идя таким путем, можно добиться только одного — резкой радикализации протестных настроений.

— Вы пытались проанализировать свои собственные действия? Быть может, вы тоже где-то допустили просчет?

— Моя единственная ошибка состоит в том, что я считал власть умнее и дальновиднее. Да, это был мой стратегический просчет. Если бы я знал, что власть одержима идеей мести, то, наверное, заблаговременно расстался бы с бизнесом, предпринял какие-то другие предупредительные меры. Но мне и в голову не могло прийти, что власть начнет «мочить» меня — наиболее умеренного участника протестного движения, выступающего за диалог и компромисс. Ведь на самом деле это удар по самой власти, по ее имиджу, престижу. Все видят же, что происходит, никто не верит в бредни всяких комиссий и следственных комитетов. Точно так же, как дело Pussy Riot отбросило в Средневековье, «дело Гудкова» отбрасывает страну в 1930-е годы.

— Ваши товарищи по фракции составили список депутатов-«единороссов», занимающихся, по их версии, коммерческой деятельностью, — «золотых кренделей». Но чтобы обвинять оппонентов, надо самому быть абсолютно безгрешным.

— В отличие от «золотых кренделей» партии власти я совершенно чист перед законом. Что бы там ни говорили ее представители, мои декларации абсолютно честны и объективны. У «кренделей» же, извините за выражение, задница. Там и генеральные директора, и председатели совета директоров, там и сокрытая недвижимость, и незадекларированные бизнесы... Что ж, не я открыл этот ящик Пандоры.

— На Болотной в декабре минувшего года вам кричали «Сдай мандат». Уверены сегодня, что поступили тогда правильно?

— Абсолютно уверен. Все очень скоро поняли, какую роль мой мандат и мандаты ряда других депутатов играют в защите протестного движения. У уличной оппозиции появилась своя парламентская трибуна. Поэтому-то, собственно, меня и лишили мандата. Он для власти опаснее, чем бомба террориста.

— Получается, вас обезвредили?

— Это они так думают. На самом деле, конечно же, нет. Я получил свой мандат не от власти, а от народа. И после прекращения своих полномочий депутата Госдумы считаю себя по-настоящему народным депутатом. Да, потери, в том числе материальные, для меня и моей семьи во всей этой ситуации огромны. Все, что создавалось многие годы, разрушено. Но одновременно меня сделали достаточно заметной фигурой в оппозиционной среде, какой я не был ни полгода, ни тем более год назад. Это, так сказать, побочный эффект травли. Теперь перед властями встает дилемма. Либо сфальсифицировать уголовное дело и отправить меня к Ходорковскому. Либо попытаться найти консенсус. Я не знаю, какой путь они выберут.

— Рассматриваете ли вы для себя возможность покинуть страну?

— Ну если мне будет точно известно, что завтра меня расстреляют без суда и следствия, то, возможно, уеду. В любом другом случае останусь здесь. Но я оптимист. Что-то мне подсказывает, что во власти могут в ближайшее время произойти серьезные подвижки с точки зрения восприятия реалий. Я знаю настроения внутри «Единой России», мне известно, какие там кипят страсти. В кулуарных беседах со мной «единороссы» не стесняются в выражениях, описывая свое отношение к начальству. Думаю, и народ не позволит власти зайти слишком далеко. Ведь что, по сути, происходит? Открыто избивают ногами человека, лежащего посреди площади. Толпа вокруг, конечно, боится вмешаться. Но потихонечку звереет.

— Вы сделали пугающее заявление: Россия «стремительно движется в сторону будущих мощнейших гражданских столкновений и, не побоюсь этого слова, к гражданской войне». Это угроза?

— Нет, это предвидение, это предупреждение: ребята, играйте, да не заигрывайтесь. Если заиграетесь, плохо будет всем нам. Недавно у меня состоялась интересная беседа с одним известным депутатом-«единороссом». Он говорит: «Ген, ну ты же понимаешь, что вся эта волна сметет всех нас». Отвечаю: «Согласен. Но сначала — вас, потом — нас». Он: «А тебе не все равно, каким быть в очереди у стенки?» Подумал и говорю: «Да, по большому счету все равно. Так давай останавливать это. Надо договариваться, а не доводить страну до непоправимых последствий». Мою позицию разделяет, поверьте, подавляющее большинство людей во власти. Пока, правда, стадный инстинкт оказывается сильнее здравого смысла. Но он с каждым днем ослабевает.

— Кто те силы, которые могут жестко выступить против власти?

— Когда начинается гражданская война, какие силы действуют, кто с кем воюет, непонятно. У нас порой считают, что в 1917-м в одну сторону отошли красные, в другую — белые и начали меж собой драться. Черта с два! За кого, например, был Махно, за белых или за красных? За кого были другие многочисленные атаманы и просто банды мародеров? Это месиво, каша.

— Сколько времени у нас в запасе?

— Я думаю, несколько лет. Два-три года. Но все может случиться и гораздо раньше. Невозможно просчитать все факторы. Не дай бог, например, произойдут масштабные межнациональные столкновения или какой-нибудь митинг перерастет в побоище с полицией. Или, допустим, к власти в Венесуэле придет проамериканский президент, и рухнут цены на нефть. Это может стать катализатором, инициировать мощные разрушительные процессы.