Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6379 ( № 27 2012)

- Вы специалист по творчеству Достоевского. А он сильно на вас повлиял как на писателя? Не от него ли ваше многословие, эти объёмы?

- "Многословие" - не очень приятное слово. У меня в текстах ровно столько слов, сколько мне нужно, чтобы высказаться. Но, конечно, сокращать всегда можно. Достоевский повлиял в плане диалогизации и полифонизации речи персонажей, научил развивать действие через диалог, а не через описания. А в диалогах действительно иногда может возникать ощущение многословия, но это же в природе устной речи.

- Современных грузинских писателей сейчас практически не знают в России. Ощущаете некую миссию как представитель Грузии в русской словесности? Или вы всё-таки русский писатель? Или, может, советский?

- А как бы вы обозначили Булата Окуджаву - он "русский писатель"? А Георгий Данелия - он какой режиссёр? Вот недавно награждали Олега Басилашвили, сказав при этом, что это "великий русский актёр". Вот и мой случай такой, половинчатый. Грузинским писателем не могу себя назвать, ибо не пишу по-грузински. Советский - да, может быть. А миссию ощущаю в том плане, в каком каждый человек представляет свою родину как человек и как личность, а не как писатель, инженер или врач.

- У нас с вами, как оказалось, немало общих знакомых в Тбилиси - и по университету, и вообще. Но вы уже больше двадцати лет живёте и работаете в Германии. А ностальгия сильно влияет на выбор той или иной темы для произведения? Написали бы вы то, что написали, если бы остались на Родине?

- Мне трудно сказать, что бы я написал. Но ни "Толмача", ни "Захвата[?]" точно бы не написал, потому что не было бы соответствующего опыта, а как писать прозу без опыта жизни? Насчёт же ностальгии скажу, что в современном мире скайпа, электронной почты, телефона и т.д. любая ностальгия лечится (тем более что я стараюсь каждый год бывать в Тбилиси, там у меня сын с семьёй, родственники, друзья). Нет, при выборе тем и сюжетов я ностальгией не руководствуюсь, но нотки её могут звучать в эмоциях и разговорах разных героев.

- А вам не надоело на Западе? Ну вообще[?] Вы сейчас известный литератор, и, наверное, вас должно тянуть в эпицентр русского литпроцесса, в Москву, в Питер[?]

- На Западе человек становится другим уже после 3-5 лет, а тем более после 20. Не верьте тем, кто, пожив на Западе и уехав обратно, рассказывает, что ему, дескать, надоело, было скучно и т.д., это всё на 90% отговорки неудачников, которые не сумели прижиться тут, не сумели осилить того темпа, требований и т.д. здешнего, довольно жёсткого, естественного отбора. Проще говоря, я крайне мало встречал тут наших людей, кто добровольно, своими ногами и своим ходом, ушёл бы обратно - все они или теряли работу, или не могли найти её, или не могли освоить язык, или были бесталанны, или ещё что. А в эпицентр литпроцесса я и так попадаю периодически, вот только что приехал из Перми, куда был приглашён на книжную ярмарку, очень представительную, где было всё очень продуктивно и душевно и где я сумел повидаться с друзьями и коллегами. Возможно, приеду и на сентябрьскую Московскую ярмарку, если успеет выйти полная версия "Толмача".

- Ваш самый первый роман "Иудея" - о чём он? В России он вроде бы не издавался[?]

- Это одна из первых вещей, ещё юношеских. Когда я впервые прочитал Новый Завет, то Евангелие от Луки поразило меня своей жизненностью, деталировкой, энергией, и я попытался написать о нём роман. Он многим нравился тогда, а сейчас так и лежит неизданный, но я обработал из него несколько сцен, опубликовал их в виде рассказов и понял, что мне по-прежнему очень нравится писать историческую прозу, собирать информацию о прошлом времени, узнавать реалии и детали, в том числе и лексические, - ведь в историческом романе не должно быть ни бытовых промашек, ни словесных и надо много работать не только над речью исторических героев, но и над языком общего повествования, старить и морить его, архаизировать (опять же - словари, спецлитература). Не напишешь же: "На народном референдуме при Голгофе, путём устного голосования и на основании соответствующего ему письменного согласия Синедриона, было почти единогласно решено приговорить гражданина Иисуса Иосифовича Христа к высшей мере наказания, а приговор привести в исполнение по прочтении?"[?]

Беседу вёл Игорь ПАНИН

Три обязательных вопроса:

- В начале ХХ века критики наперебой говорили, что писатель измельчал. А что можно сказать о нынешнем времени?

- Я согласен, что и сейчас негусто. Посмотрите, о чём и как пишутся сегодняшние т.н. романы, которые в лучшем случае тянут - по объёму и содержанию - на повести. Часто это вообще полупублицистика. Прозе нужно время для осмысления. Возможно, позже появятся крупные вещи, отображающие сегодняшнее время, а пока складывается пазл из небольших лоскутов сегодняшней реальности.

- Почему писатели перестали быть "властителями дум"? Можете ли вы представить ситуацию "литература без читателя" и будете ли продолжать писать, если это станет явью?

- Потому что властителями дум стали олигархи, денежные мешки, нефтяные бароны, газовые валеты, сановные бояре, госчиновники и т.д., то есть те, кто занят деланием денег на всех уровнях. Деньги стали фетишем, хотя в советское время (и в XIX веке) фетишем действительно была литература. Думаю, что на мою жизнь читателей хватит, а что дальше будет - бог весть[?]

- На какой вопрос вы бы хотели ответить, но я его вам не задал?

- Интересный вопрос, который часто задают во время интервью, - "если писатель живёт вне речевого поля, это ему помогает писать или мешает"? Я постепенно прихожу к выводу, что изоляция и языковое одиночество писателю скорее помогают, чем мешают: он может беспрепятственно погружаться в глубины своего языка, он как бы уходит из зоны контроля, где он постоянно со всех сторон и из всех динамиков окружён полифонией разной чужой речи, часто примитивной, нет каждодневного наплыва и давления речи десятков людей. Ведь вначале писатель учится языку у людей и книг, а потом люди учатся у писателя его языку, поэтому возникают такие понятия, как "язык Достоевского" или "язык Гоголя" (кстати, каждый из них прожил много лет за рубежом, где вообще было создано немало шедевров русской литературы). Вообще одиночество - колыбель всякого творчества, а любая изоляция - языковая или иная - подталкивает писателя к погружению в глубины свого тезауруса, к словотворчеству, словообразованию, к экспериментам со своим языком, который, по меткому выражению Миши Шишкина, писатель "всегда носит с собой". Можно только добавить, что язык надо не только носить, но время от времени перетряхивать, пересматривать, разглядывать и перебирать, чем, собственно, все пишущие и занимаются. По большому счёту писатель - не ученик, а учитель языка, не стабилизатор, а трансформатор языка, чья специфика выражена в отборе лексем, предпочтениях, выборе словоформ - словом, в манипуляциях с тем, что имеется в мозговом компьютере. И мне кажется, чем писатель старше, тем меньше он нуждается во внешней подпитке языка и тем более склонен к манипулированию собственными резервами.