Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6382 ( № 35 2012)

Зимним воскресным утром покупателей обычно мало. Сверкает влажной чистотой плитка под каррарский мрамор, монотонно гудит большая холодильная витрина. Молчат писклявые электронные кассы.

Ещё молодые, пухлые, как шанежки, продавщица и кассирша от скуки взялись за очередной кроссворд. Решение его напоминало детскую игру в классики, где приходилось прыгать с клетки на клетку. Но в классики играть, однако, было легче.

- Жена греческого бога Ареса, восемь букв, - прочла кассирша.

- Не знаю. Давай дальше! - поторопила продавщица.

Проснулся дверной колокольчик. В булочной появилась согбенная старушка в ветхом пальтеце, в ботиках прощай не только молодость, но, похоже, и старость.

- С праздником, доченьки, - прозвучало то ли приветствие, то ли поздравление. Девицы недоумённо переглянулись - мало ли чего учудят эти надоевшие всем пенсионеры - и продолжили своё занятие.

- Старинная русская распашная одежда, шесть букв.

- Давай дальше[?]

- Ферязь, - виновато произнесла старушка.

- Я таких слов сроду-то не слыхала, - оторопела кассирша.

- А маленькая соната, восемь букв?

- Сонатина, - последовал точный ответ.

- Что ещё за сатанина? - хохотнула продавщица.

- А еженедельный христианский праздник, одиннадцать букв? - торжествующе пригвоздила бабулю обиженная кассирша.

- Воскресенье, доченьки[?]

В БОЛЬНИЦЕ

Ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня[?]

Мф., 25: 42

Утро в третьей хирургии начиналось рано. Примерно в половине седьмого в палатах зажигали свет, появлялась медсестра из лаборатории и, безжалостно гремя пробирками о свой обитый уже потемневшей жестью ящик, начинала экзекуцию - сбор крови у вновь поступивших.

Так было и в то тёмное январское утро. А единственным новосёлом в этой компании недугующих был я. Поступив в выходные, я уже успел со многими познакомиться. Напротив меня лежал на вытяжке восьмидесятилетний Капитон Иванович, бывший лесничий. При появлении медсестры он заелозил под одеялом и запричитал: "Сестра, воды, сестра, воды[?]" "Подождите, дедуля, возьму кровь, кликну вашу Катерину", - отмахнулась сестра. Ухаживать за больными - не её дело. Для этого были другие дежурные сёстры, как правило, из молодых, они-то и выполняли при лежачих работу давно отсутствовавших нянечек. Не успела медсестра сделать в моём направлении и двух шагов, как пробирки в своих ячейках зазвенели, будто заволновались, ящик под восклицание "ой[?]" выскользнул из пухлых рук растерявшейся сестры, грохнулся на пол, и багряные веснушки высыпали на стене, ножках железных коек с ржавыми колёсиками, чулках и туфлях сестры, тапочках больных.

К счастью, мёртвых в ту ночь не было, иначе шум разбудил бы и их. Всей палатой сестру утешали, сочувствовали, а она лишь долго молча собирала осколки тонкого лабораторного стекла, потом мела пол, мыла его, гоняясь за мелкими неуловимыми блёстками. Минут через тридцать, управившись и умаявшись, она присела на клеёнчатый край стула и, глубоко вздохнув, сказала самой себе: "Лучше б я его сама напоила[?]"

БАБУШКА

Посвящается Олегу Иванову

Умирать было некогда. С весны до осени, до самых холодов, она ковырялась на зятевом участке. Потом солка овощей. "Как без капустки помирать? И закусить им на поминках будет нечем", - смеялась она.

Зимой же внуки часто болели, и без неё опять никуда. "Да и с могилкой зимой - мучение", - вздыхала она. И так из года в год. Почитай, вся жизнь на четвереньках. Ни минуты покоя.

Вот и теперь, этой весной, на даче не хватило рассады - нужно срочно идти на рынок. Встав пораньше, она повязала новый платок, подарок зятя, и пошла. Идти было неблизко, и она присела отдохнуть у дороги. Запечалилась. Всплакнула, вспомнив, как она всегда, в любую погоду, работала в поле. И неожиданно сквозь пелену слёз она увидела глаза родительницы. С такой любовью может смотреть, наверное, только мать. Под этим взглядом она снова почувствовала себя лёгонькой девочкой, стоящей на солнечной поляне среди цветов и ягод. Запахи детства вдруг ожили в ней и сладко защекотали в носу. Уже не надо было никуда спешить: путь её здесь закончился. Она неумело перекрестилась слабой рукой. И та чистая сердцем девочка, которая потаённо жила в ней, отправилась туда, куда, сама не сознавая этого, стремилась всегда.

Журавлиха

За животных мы ответственны

пред Богом!

Так написано в небесах.

Часть 1

Улыбнулось солнце золотое,

Заблистали листья на сосне;

Журавли на озеро родное

Прилетели стаей по весне.

Наступило радостное время,

Время брачных танцев журавлей.

Птиц божественных

большое племя

Ловит каждый миг весенних дней.

В середине озера - заказник,

Островок болотистой земли.

И сегодня шумно здесь,

как в праздник:

Гнёзда строят нынче журавли.

Журавлихи все собой гордятся,

Будущих птенцов уже любя;

Молча все высиживают яйца,

Терпеливо время торопя.

И усердно заняты все делом,

Несмотря на хладный ветра

свист,

Греют яйца тёплым своим

телом[?]

И у всех - по пять иль шесть яиц.

Но у журавлихи, с кличкой Роза, -

Лишь одно, но крупное, яйцо.

И у Розы с горя льются слёзы,

Морща журавлиное "лицо".

Так проходит дней остаток

вялый,

Времени для отдыха здесь нет.

И у птиц, как дар за труд

немалый,

Вылупляются птенцы на свет.

Нет птенца у Розы как нарочно,

И она не знает, как ей быть.

Толстостенное яйцо так прочно,

Что его птенцу уж не пробить.

По скорлупке бьёт птенец

устало,

Слышит мама долгий

тук-тук-тук.

Журавлиха над яйцом тем

встала,

Клювом выбивая древний звук:

"Бей сильнее, мой малыш,

прошу я.

Не сдавайся, коль настал

твой срок.

Разобьюсь, но стенку расклюю я,

Чтоб ты скоро вылупиться

смог".

Но всё это стало бесполезно -

Скорлупы уже им не пробить!

Журавлиху жалко, если честно[?]

Ведь она не знает, как ей быть.

Малыша уже не слышит Роза:

Перестал стучать её птенец.

Она плачет, проливая слёзы,

Говорит: "Ты слышишь,

сорванец?!

Озеро другое отыщу я,

Чтоб тебе дышалось хорошо.

Только ты уж вылупись, прошу я,

Постучи ты, коль живой ещё".

Но, увы, нет никакого стука,