Газета Завтра Газета - Газета Завтра 376 (7 2001)

ПИШУ УЖЕ 27.06.Сегодня принесли продленку до 6 месяцев, то есть до 4 октября. Что ж, будем сидеть. Ну приступаю к самому описанию последних событий. Сейчас нахожусь я опять в больничном стационаре, в одиночке, и еще весь кошмар заключается в том, что меня с ребенком не выводят на детскую площадку, как всех мамок, а запирают в боксы бетонные. А дело было так. Мусорская мразь в х. 206 — Николайчук, была под крутой крышей здесь, т. к. сидела она за торговлю детьми, а бизнес этот круто завязан с ментами и чиновниками. До приговора ее статью никто не знал, и она разводила мамок на всякие базары, а потом этим мамкам давали бешеные сроки, и никто ничего понять не мог. Когда ее осудили (всего 3 года), на зону ее не отправили. Было так: называют ее на этап, а она во всеуслышание говорит: "Позвоните такому-то по такому-то телефону". Все в шоке. И вместо зоны сидела она в х. 206 и стучала. А вышла амнистия, под которую она попадала, она вообще обнаглела и стала в открытку говорить, что опять будет продавать детей. Конечно, меня черт дернул с ней схлестнуться по полной программе. Короче, с моей стороны все было показано, рассказано и поставлено на свои места, и все нормальные девки с обеих мамкиных хат меня поддержали, потому как все давно ее ненавидели, но боялись связываться из-за оперчасти. Результат не замедлил наступить. 19.06. утром мне говорят, чтоб я с вещами и ребенком шла в одиночку в стационар. Я говорю: "На каком основании? Давайте сюда врача, чтоб он представил основания на перевод на больничку, а без этого ваше требование заведомо незаконно, а я должна подчиняться только законным требованиям администрации". Позовите, говорю, представителя администрации, а лучше — начальника СИЗО. Приходит т. н. воспитатель. Я ей говорю: "Я знаю, что причина перевода — конфликт с Николайчук, так давайте разбирать суть конфликта, а не действовать со мной так по-хамски. И вообще, говорю, с января она не должна здесь находиться. И что это вообще за безобразие, на меня есть лишь единственный выговор, а больше никаких рапортов нет". В отказ, короче, выходить из камеры. Сижу на кухне с дочкой. Залетают опер Максимова эта, зам. нач. ИЗ (так она представилась) и куча других. Опер говорит, мол, нарисуем тебе рапорта, не волнуйся, и кроют они меня и так, и эдак. А я им все, как умная Маша, не имеете права, да не имеете права, да на "вы" называю этих... Максимова говорит: "Выносите ее вещи" — и они побежали мои вещи выкидывать с хаты. Все, кстати, на глазах девчат происходило. Все детей на руки похватали, бледные, трясутся, дети орут перепуганные, Максимова берет меня за волосы и давай, мразь, таскать и потом долбанула головой об железную ножку стола. А дочка моя у меня на руках, плачет, надрывается, просто в ужасе. Я и сама заорала: "Ты, так-то и так, не смей меня трогать". А она не заметила, что две девки в кухне были — Клейна и Магжанова. Я пробивала потом, Магжанова подтвердит, если что, что Максимова меня избивала. Я бы этой оперше промеж глаз въехала, но Наденька у меня была на руках. Потом стали они у меня ребенка из рук вырывать — со мной вообще истерика случилась. Им же по фигу, они Надю схватили за ручки и ножки, и рвут на себя. Я отпустила, так как поняла, что они даже прибить ее готовы, им по фигу. И сами улыбались все так садистски, смеялись и говорили мне: "Ну, Романова, мы к твоим статьям еще захват заложника прибавим, потому что ты своего ребенка используешь как заложника, и мы свяжемся со своими прокурорами, и дело это раскрутим, и лишат тебя очень скоро материнских прав". А я им говорю все, что о них думаю, а думаю я, что их всех не матери рожали, а в канализации отловили как жертв абортов. Я сейчас это все пишу, и меня до сих пор трясет, вы там не думайте, что это у меня крышу рвет, это все правда, происходит здесь, сейчас, со мной, с моим несчастным маленьким ребенком!!! Ну дальше, Надюху у меня отняли, она ко мне рвалась и кричала ужасно, и Максимова говорит: "Уносите ребенка!". Я как это услышала, у меня вообще в глазах потемнело, я их распинала и рвалась бегом за той бабой, что моего ребенка уносит. А она бегом из хаты, а остальные бросились на меня, пинают, руки выкрутили назад — и в наручники. У меня от всего этого ужаса ноги отказали, и они меня за выкрученные локти поволокли, и пинками еще. Но когда с хаты вытаскивали уже, передо мной прямо морда как из тумана прояснилась(потому что у меня перед глазами все в тумане было и как вата в ушах — это после удара головой об стол), и я силы собрала, распрямилась как-то и на глазах всех плюнула в морду собачью той детопродажнице, оперской ковырялке, и что-то сказала ей, не знаю, не отдавала себе вообще отчета. И кричу, на всю тюрьму ору: "Отдайте ребенка, мой ребенок, так-то и так-то" — и рыдаю, а они волокут меня. А потом та, что замначальника представлялась, говорит: "Вот сучка, как орет, надо ее заткнуть". Разворачивают меня, и она меня пощечинами давай мордовать и говорит при этом что-то типа: "Вас, анархистов, всех опустим". И еще всякое прямо по моему уголовного делу — и я уже потом поняла, что ветер-то дует напрямую из ФСБ, просто бэшники мусорам "фас" сказали, а те лишь отлавливали момент. Здесь еще ни с одной мамкой такого не проделывали, даже у кого была куча трупов и кто по 15 лет получал. И только когда дотащили меня до лестницы, показали мне мою Надю. Но не отдали, а волокли меня в наручниках до одиночки в стационаре. Отпустили они меня только в камере, я наручники сама с кожей содрала и дочку свою схватила на руки. И еще час ждали, когда вещи наши соизволят нам, как собакам, бросить, и не положить мне ребенка было, не покормить, а сама я еле держала ее. Молоко у меня с того момента пропало сразу, за день теперь от силы 100 грамм. Сутки голова болела страшно, и плохо слышу, как сквозь вату, до сих пор. Конечно, во время всего этого "путешествия" я выдала этим фашистам такой лексикон, что сама потом удивлялась, откуда такие слова-то у меня родились, после всего этого Наденька была несколько дней психованная, от любого повышения голоса плакала и от любого стука дверей и кормушки вздрагивала и хныкала. А сейчас, стоит мне с хаты выйти — плачет, а при виде ментов вся как-то застывает, как в ступоре. Думаете, на этом издевательства над нами закончились? Это было только начало, а каков будет конец — я не знаю, потому что каждый день я борюсь, чтоб не покончить с собой. Иногда мне кажется, что дошла до точки, что сил моих больше нет выносить это все.

С того дня и еще несколько дней постоянно намекали мне, что вот-вот ребенка моего заберут у меня, опять же насильно, в больницу, а меня кинут в карцер. А перед тем, как кинуть в карцер, здесь девок менты дубасят до синевы демократизаторами.

Здесь сделаю я такое небольшое отступление о том, какой вообще творится беспредел. Например, в хату могут залететь менты и начать поливать газом, и люди все задыхаются, а в камерах и беременные (почти в каждой хате они есть), и старушки, и больные. Или, бывало, если в камере какой беспорядок, то пускают в камеру огромных овчарок, которые зеков хватать натренированы, и девчата все прыгают на верхние шконки, и беременных, и старушек затаскивают, чтоб их собаки не растерзали. Бывает еще такое — решают хату наказать, выводят к запретке и заставляют по кругу вокруг централа бегать, а сами сзади идут с овчарками. А когда в хате кто-то умирает, никого нельзя дозваться, и девки орут через решку в окно на плац, чтоб кто-то из врачей пришел. Бывало часто, что рожали девчата прямо в хате, т. к. врачей было не дозваться...