Газета Завтра Газета - Газета Завтра 379 (10 2001)

Понимая, что казаки "стихийно отходят от нас", то есть — от белого движения, что "революция словно разделила нас на овец и козлиц, наши интересы как будто расходятся", — Атарщиков мучается этим расколом и думает, как его преодолеть. На каких путях? В романе Атарщиков "мучительно ищет выхода из создавшихся противоречий, увязывает казачье с большевистским".

В рукописи и журнальной публикации романа эта мысль была выражена с большой определенностью: Атарщиков "увязывает казачье-национальное с большевистским". За свой выбор Атарщиков поплатится жизнью, получив пулю от белого офицера у стен Зимнего...

За этой формулой о соединении большевистского с казачье-национальным стояла мысль о соединении идеи революции с национальными интересами России, — мысль абсолютно непопулярная и даже крамольная в ту пору, поскольку троцкизм, с его теорией перманентной революции, рассматривал революцию в России лишь как средство для разжигания мировой революции.

Максим Горький писал в "Несвоевременных мыслях", что революционные авантюристы относились к России, как к "материалу для опыта", им "нет дела до России, они хладнокровно обрекают ее в жертву своей грезе о всемирной или европейской революции", относясь к России, "как к хворосту": "Не загорится ли от русского костра общеевропейская революция?"

Отсюда — полное пренебрежение троцкизма к народу, его интересам, его судьбе, отношение к людям, как к "быдлу", в принципе ничем не отличавшееся от отношения к народу со стороны подполковника Георгидзе, белого офицера-монархиста из "Тихого Дона", который относится к рядовым казакам, как к "хамам".

В "Тихом Доне" народ, казачество — поставлены в центр мироздания, и революция благо только в том случае, если она служит интересам народа, если народ в революции не средство, а цель. Народ в лице казачества предстает в романе как самоцельный и самодостаточный феномен, не как объект, но как субъект исторической жизнедеятельности.

Шолохов выступает здесь не только против каннибализма троцкизма, рассматривавшего народ не более как "человеческий материал" для реализации его утопий, — он порывает и с народнической традицией, для которой народ также оставался всего лишь "объектом", объектом жалости. Для Шолохова народ — не объект жалости (мироощущение, которым, кстати сказать, пронизано все творчество Ф. Крюкова), но — объект любви и гордости. Главная его задача, по его собственной формуле, раскрыть "очарование человека" в простом казаке, каковыми и были Григорий Мелехов и Аксинья, показать, что казаки не какие-то звероподобные существа, но люди, исполненные духовного богатства и душевной щедрости, удивительной как внешней, так и внутренней красоты, живущие в полном согласии как с природой, так и с собой, умеющие любить и страдать, исполненные самых высоких человеческих страстей, а потому имеющих не меньшее право на жизнь и счастье, чем комиссар Малкин или подполковник Георгидзе.

ШОЛОХОВ И ГОРЬКИЙ

Свой ответ Троцкому Шолохов дал в третьей книге романа "Тихий Дон", где рассказал без какой бы то ни было утайки правду о Вешенском восстании. Эта правда была настолько беспощадна и взрывоопасна, что публикация третьей книги романа в журнале "Октябрь" была приостановлена почти на три года, едва успев начаться.

Как вспоминал впоследствии Шолохов, "рукопись третьей книги "Тихого Дона" была задержана в редакции "Октября" почти на три года руководителями РАППа и силами, которые стояли повыше. Меня о прекращении печатания романа уведомил М. Лузгин, зам. редактора "Октября", который предъявил мне обвинение в вымысле Вешенского восстания — мол, его и не было! — и даже в том, будто я оправдываю повстанцев... Все эти годы — 1929-1931 — я вел упорную борьбу за публикацию третьей книги "Тихого Дона"..."

Эти три года борьбы за третью книгу "Тихого Дона", написанную во славу и защиту казачества, в условиях, когда само слово "казак" в партийных кругах было словом бранным, были кошмарно тяжелыми для Шолохова. "Третью книгу моего романа не печатают, — писал Шолохов с болью Серафимовичу. — Это дает им (клеветникам) повод говорить: "Вот, мол, писал, пока кормился Голоушевым (один из очередных претендентов на авторство "Тихого Дона". — Ф. К.), а потом иссяк родник..." За какое лихо на меня в третий раз ополчились братья-писатели?"

На этот раз Шолохов вел свою борьбу в полном одиночестве. Даже Серафимович, благодаря поддержке которого были опубликованы первые две книги романа, не смог на этот раз поддержать Шолохова. Оценки Серафимовичем молодого "орелика", которого он продвигал в литературу, становятся куда более острожными. "Это огромный писатель, — пишет Серафимович. — Но вот есть у него большая беда... Это недостаточная общественно-политическая внутренняя структура у него... Писателя, да не только писателя, всякого гражданина революционного Советского Союза должна пронизывать определенная политическая структура, вот у него еще этого нет".

Однако "определенная политическая структура" у Шолохова как раз была. Шолохов был убежден в своей правоте. В борьбе за роман он решает обратиться за помощью к Горькому, только что вернувшемуся в Советский Союз.

В апреле 1931 года Шолохов встретился с Горьким и передал ему рукопись третьей книги "Тихого Дона" (без завершающих глав), отвергнутую журналом "Октябрь" по настоянию руководства РАППа.

Прочитав рукопись, Горький написал руководителю РАППа А. Фадееву письмо, которое свидетельствует, что Горький высоко ценил талант Шолохова, проявившийся уже в первой и второй книгах "Тихого Дона", однако в силу специфического отношения к крестьянству далеко не во всем и не полностью принял роман.

Статья М. Горького "О русском крестьянстве" (1922 г.), книга "Несвоевременные мысли" (1918 г.), другие выступления писателя говорят о том, что Горький не принимал "неодолимый консерватизм деревни". "Вокруг — бескрайняя равнина, а в центре ее — ничтожный, маленький человечек, брошенный на эту скучную землю для каторжного труда", — таким виделся ему крестьянин. Такова "среда, в которой разыгралась и разыгрывается трагедия русской революции, — писал Горький в 1922 году. — Это — среда полудиких людей". Горький призвал помнить, что "Парижскую коммуну зарезали крестьяне...".

И вот Горький получает на суд роман, посвященный тому, как "русская Вандея" — казачество — стремилась "зарезать" русскую революцию!

Надо отдать должное Горькому: он дал высокую художественную оценку роману, но ему трудно было поддержать его политически.

В письме А. Фадееву, очень сдержанно напоминающем официальный отзыв о романе, Горький писал:

"Дорогой т. Фаддеев! (именно так, через два "д". — Ф. К.)