Валентин Степанков - Кремлевский заговор

Из показаний В. Пуго:

— …Вечером 21 августа отец и мать пришли к нам. Мы накрыли на стол, решили выпить вина, просто посидеть. Женщины были очень взволнованы, плакали, а отец их успокаивал, что все нормально, что он поедет встречать Горбачева.

Выпив одну рюмку, он отказался пить еще. Был в хорошем, оптимистическом настроении, и, гладя на него, складывалось впечатление, что все действительно не так уж страшно. Он так уверенно говорил и так хорошо выглядел.

Мы посидели еще, потом мать пошла домой, и тогда отец подошел ко мне, обнял и сказал, что все кончено — у него отключили правительственные телефоны, прокуратурой возбуждено уголовное дело. Я у него спросил, как он, настолько осторожный человек, мог так ошибиться. Он ответил, что сам не знает и не может понять, как случилось, что он вляпался в это дело.

Утром, перед уходом на работу, я зашел к отцу и увидел, что он что-то пишет, сидя за столом. Судя по всему это была предсмертная записка. Я спросил у отца, увижу ли его сегодня, он ответил: «Да, вечером увидимся». В коридоре я встретил мать. Она была в подавленном состоянии, заплаканная…

…У меня нет сомнений, что они покончили жизнь самоубийством, и я также думаю, что делали они это порознь, т. е. сначала застрелился отец, а потом мать, увидев это. Они очень любили друг друга, и я знаю, что мать не смогла бы жить без отца…

Следствие установило, что утром 22 августа из пистолета «Вальтер», принадлежавшего Борису Карловичу Пуго, были произведены два выстрела. Оба раза стрелял Пуго: сначала в жену, потом в себя. Медицинские эксперты заключили, что после выстрела он еще жил в течение десяти-двадцати минут.

Валентина Ивановна тоже оставила записку: «Дорогие мои! Жить больше не могу. Не судите нас. Позаботьтесь о деде. Мама».

Наши подследственные частенько берут в руки перо. О чем они пишут? Основной тюремный жанр, конечно же, самые разные просьбы, ходатайства, опровержения, протесты… Однако не вся здешняя «литература» носит сугубо казенный характер — Лукьянова поэтическая муза не покинула и в следственном изоляторе, так что он по-прежнему слагает стихи, Язов много труда положил на создание многостраничной автобиографии и к тому же ведет дневник, Варенников откликнулся на книгу Горбачева «Августовский путч» полемическими «заметками на полях»…

В этой главе мы решили без каких-либо пространных комментариев опубликовать малую часть из того, что между собой называем просто «письмами из «Матросской тишины»». На наш взгляд, знакомство с ними дает возможность составить наиболее непосредственное мнение об их авторах.

Президенту РСФСР

Борису Николаевичу Ельцину

Уважаемый Борис Николаевич!

С огромным волнением, страшными переживаниями прослушал Ваше выступление на траурном митинге. Это в целом. Упомянули мою фамилию. Мною, якобы, было сказано> что организаторам переворота надо было бы действовать против Российского руководства более энергично.

Нигде и никогда ничего подобного я не говорил. Пару дней назад у меня, уже задержанного, взял интервью тележурналист Молчанов. Оно короткое — 2—3 минуты. Может быть, Ваши слова связаны с этим интервью? Тогда кто-то не так интерпретировал Вам его. Очень прошу Вас просмотреть запись этого интервью, и Вы убедитесь.

Далее Вы сказали, что был список на 12 человек, определенных к убийству. Такого не было! Это категорично! Наоборот, строго подчеркивалось как непременное условие — никаких жертв, и выдвижение войск производить исходя из этого.

Хотел бы направить Вам подробное письмо. Думаю, что оно в какой-то мере могло бы пополнить и уточнить представление о случившемся.

Президенту СССР

Михаилу Сергеевичу Горбачеву

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Огромное чувство стыда — тяжелого, давящего, неотступного — терзает постоянно. Позвольте объяснить Вам буквально несколько моментов.

Когда Вы были вне связи, я думал, как тяжело Вам, Раисе Максимовне, семье, и сам от этого приходил в ужас, в отчаяние. Какая все-таки жестокая штука эта политика! Будь она неладна. Хотя, конечно, виновата не она.

18.8. мы последний раз говорили с Вами по телефону. Вы не могли не почувствовать по моему голосу и содержанию разговора, что происходит что-то неладное. Я до сих пор уверен в этом. Короткие сообщения о Вашем пребывании в Крыму, переживаниях за страну, Вашей выдержке (а чего это стоило Вам!) высвечивали Ваш образ. Я будто ощущал Ваш взгляд. Тяжело вспоминать об этом.

За эти боль и страдания в чисто человеческом плане прошу прощения. Я не могу рассчитывать на ответ или какой-то знак, но для меня само обращение к Вам уже стоит что-то.

Михаил Сергеевич! Когда все это задумывалось, то забота была одна — как-то помочь стране. Что касается Вас, то никто не мыслил разрыва с Вами, надеялись найти основу сотрудничества и работы с Б. Я. Ельциным. Кстати, в отношении Б. Я. Ельцина и членов российского руководства никаких акций не проводилось. Это было исключено.

В случае необходимости полагали провести временное задержание минимального числа лиц — до 20 человек. Но к этому не прибегли, считали, что не было нужды.

Было заявлено, что в случае начала противостояния с населением, операции немедленно приостанавливаются. Никакого кровопролития. Трагический случай произошел во время проезда дежурной военной машины «БМП» по Садовому кольцу. Это подтвердит следствие.

К Вам поехали с твердым намерением доложить и прекращать операцию. По отдельным признакам уже в Крыму мы поняли, что Вы не простите нас и что нас могут задержать. Решили доверить свою судьбу Президенту.

Войска из Москвы стали выводить еще с утра в день поездки к Вам. Войска в Москве были просто не нужны.

Избежать эксцессов, особенно возможных жертв, — было главной заботой и условием. С этой целью поддерживали контакты. У меня, например, лично были контакты с Г. Поповым, Ю. Лужковым, И. Силаевым, Г. Бурбулисом и, что важно, многократно с Б. Н. Ельциным.

Понимаю реальности, в частности мое положение заключенного, и на встречу питаю весьма слабую надежду. #о прошу Вас подумать о встрече и разговоре со мной Вашего личного представителя.

Председателю Комитета госбезопасности СССР

Вадиму Викторовичу Бакатину

Уважаемый Вадим Викторович!

Обращаюсь к Вам как к Председателю Комитета госбезопасности СССР и через Вас, если сочтете возможным довести до сведения, к коллективу КГБ со словами глубокого раскаяния и безмерного переживания по поводу трагических августовских событий в нашей стране и той роли, которую я сыграл в этом. Какими бы намерениями ни руководствовались организаторы государственного переворота, они совершили преступление.