Станислав Никоненко - Волшебные сказки Лидии Чарской

И все же откуда, отчего такая популярность?

Вот только некоторые данные, свидетельствующие о фантастической популярности писательницы. В отчете одной детской библиотеки в 1911 году сообщалось, что юные читатели требовали 790 раз книги Чарской и лишь 232 раза сочинения Жюля Верна. (И это явление было типичным!)

Книги Чарской переводились на английский, французский, немецкий, чешский и другие европейские языки.

Была учреждена стипендия для гимназистов имени Л.Чарской.

Конечно, если подойти к творчеству Чарской с мерками большого, настоящего искусства, тогда нам придется присоединиться к мнению Корнея Чуковского.

Однако если с этими же мерками подойти к произведениям для детей самого критика, то он рискует попасть в одну компанию с Чарской.

Так, однажды некий профессор проанализировал "Муху Цокотуху" и показал абсурдность и аморальность этого произведения.

Очевидно, здесь должны быть совсем иные критерии. К произведениям Чарской нужно подходить как к дидактической, научно-познавательной литературе для детей. Конечно же, это вовсе не значит, что подобная литература должна быть второсортной. Она просто другая.

Если мы подойдем к творчеству писательницы с этих позиций мы найдем объяснение причины успеха Чарской у юных читателей и объяснение успеха Чарской у различного рода воспитательно-образовательных учреждений дореволюционной России. А что этот последний успех был, свидетельствуют пространные списки сочинений Чарской на контртитулах ее книг, где сказано, какие именно из ее произведений кому, для чего и кем рекомендуются. Так, например, "Княжна Джаваха" была "допущена Ученым Комитетом Министерства Народного Просвещения в библиотеки учебных заведений", а также "рекомендована Главным Управлением Военно-Учебных заведений для чтения кадет и допущена в ротные библиотеки". А, скажем, историческая повесть о кавалерист-девице, героине Отечественной войны 1812 года Надежде Дуровой, "Смелая жизнь" была "признана Ученым Комитетом Министерства Народного Просвещения заслуживающей внимания при пополнении библиотек учебных заведений".

Само внимание министерства народного просвещения и управления военно-учебными заведениями к книгам Чарской говорит о многом. В первую очередь о том, что ее книги защищают устои существующего строя, воспитывают преданных царю и Отечеству граждан. Это книги определенной эпохи и выражающие господствующую идеологию данной эпохи. И, думается, в первую очередь именно это послужило основанием для отвержения писательницы советской критикой.

Но, думается, ведь и в этом своем качестве книги Чарской представляют собой известный интерес, ибо они выражают и отражают массовое сознание, чувствования, интересы, представления значительных групп населения. Как жили люди в прошлом веке? Каким был их быт, нравы, с какими проблемами они сталкивались, что их заботило? Да, ныне уровень нашей детской литературы вырос, совершенствовалось техническое мастерство и, возможно, психологическая глубина. Но вряд ли нынешний писатель, наш современник, сможет с большей полнотой и достоверностью передать переживания и подробности жизни институток - воспитанниц закрытых женских учебных заведений дореволюционной России. Об институтах и институтках Чарская писала много. О них идет речь в повестях "Записки институтки", "Княжна Джаваха", "Люда Власовская", "Вторая Нина", "За что?", "Большой Джон", "Волшебная сказка" и многих других. В "Княжне Джавахе" мы знакомимся с соученицами юной княжны по петербургскому женскому институту - Ирочкой Трахтенберг, Людой Власовской и другими девочками, которые являются главными или активными действующими лицами в "Записках институтки", "Люде Власовской", "Второй Нине". Критиков раздражала экзальтированность героинь Чарской. Однако они забывали о специфической среде, в которой они находились.

Замкнутый мир женских институтов, представлявших нечто среднее между монастырем и исправительным заведением, относительная изолированность от внешнего мира, несомненно, сказывались на характерах обитательниц. Так что Чарская психологически адекватно воспроизводила восторженность своих персонажей, их нервозность, неврастеничность, их мечтательность и жажду возвышенной неземной любви, а у кого-то и потребность в жертвенности... Все эти свойства воспитывались самой атмосферой замкнутого мирка, в котором жили девочки, и получали распространение по закону психической эпидемии.

Дети верили Чарской и подражали ее героиням, потому что она писала о том, что хорошо знала, и многое из того, что переживали ее героини, испытала сама. Конечно, вряд ли, например, применим термин "автобиографическая повесть" к "Лесовичке", но с полным основанием можно утверждать, что чувство девочки, душой которой овладел театр, она передала убедительно именно потому, что сама с детства мечтала о театре. А в "Записки маленькой гимназистки" и серию книг о женском институте она, разумеется, вложила свой опыт гимназистки и институтки.

И ее кавказские повести тоже родились не на пустом месте. В них она передала свои знания и впечатления о Кавказе, сохранившиеся с детских лет.

Из таких произведений, как "Княжна Джаваха", "Джаваховское гнездо", "Вечера княжны Джавахи", "Газавет", юные читатели узнавали о Кавказе, о его природе и людях, о взаимоотношениях между представителями разных народов, исповедующих разные религии, о сказаниях и легендах, об освободительной борьбе народов Кавказа. Разумеется, книги Чарской не претендовали на научность, а сегодня мы можем легко найти в них известные искажения исторических событий, да и вообще фактического положения вещей. Но ведь подобные же искажения и неточности мы можем обнаружить в большей или меньшей степени у любого писателя, даже из тех, кого сегодня признаем классиками. И разбирать последовательно и подробно, где Чарская что-то исказила, где она что-то преувеличила, вряд ли имеет смысл. Задача эта и неблагодарная, и неблагородная.

Так же, очевидно, бесплодно и бесперспективно иронизирование по поводу пристрастного, любовного отношения Чарской к аристократии (Чуковский отмечал, что на страницах произведений писательницы поминутно появляются то князья, то княгини, благородные губернаторы и генералы, а в "Записках институтки" даже "богатырски сложенная фигура обожаемого Россией монарха, императора Александра III"). И вовсе нет здесь умиления или любования (в "Волшебной сказке", например, аристократы представлены в довольно неприглядном виде). Для Чарской князья, графы, княгини, баронессы - такие же непременные атрибуты, признаки определенной сказочности ее повестей, как и для русской народной сказки. Можно было бы с рапным успехом создателей народных сказок упрекать в приверженности к монархизму из-за того, что среди их персонажей заметную долю составляют Иваны-царевичи, цари, прекрасные царевны, князья и княгини...