Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6388 ( № 41 2012)

Армавирское тепло, свет от людей и цементирующая мощь работ Вадима Кожинова - всё это доказало мне, что было что-то провиденческое в звонке и приглашении Ю. Павлова, что лично для меня наполнило нужный сосуд. Да и сама эта небольшая поездка стала лучшей иллюстрацией работ Кожинова - большого русского мыслителя и патриота.

Андрей РУДАЛЁВ,

СЕВЕРОДВИНСК

Обретение клада

Забытый гений

Книга Всеволода Задерацкого "Золотое житьё" (М.: Аграф, 2012 (Символы времени) стала открытием. Тем более впечатляющим, что написана она выдающимся композитором, - а В.П. Задерацкого считают таковым самые авторитетные музыканты. Кто мог ожидать, что он окажется ещё и очень талантливым, ярким писателем! Миновало почти 60 лет со времени смерти Всеволода Петровича Задерацкого, 70 лет от создания рукописи, и книга всё-таки пришла к людям. Сегодня мы беседуем с сыном композитора и писателя, музыковедом, профессором Московской консерватории Всеволодом Всеволодовичем Задерацким.

- Всеволод Всеволодович, почему книга вашего отца опубликована только сейчас? Почему это не произошло раньше?

- Этот вопрос затрагивает философскую проблему общественной памяти и общественного любопытства. Инерция аннигиляции памяти пронеслась до наших времён. Пятьдесят лет я уговаривал специалистов от литературы прочитать эти тексты! Когда они узнавали, что это написано музыкантом, то отмахивались от меня, как от назойливой мухи: "Мы представляем, что это за мемуары". "Да это не мемуары!" - говорил я, но они были неумолимы. Они не доверяли моим сыновним стенаниям. Естественно, каждый сын будет просить за отца. Я никак не мог их убедить, что это интересно с художественной точки зрения. "Рассказывайте, рассказывайте!" - отвечали мне. И только сейчас, наконец, прочитали. Мой низкий поклон главному редактору издательства "Аграф" Алексею Парину за его внимание и замечательное литературное чутьё. Понимая, что роман оборван, не закончен и как роман не состоялся, я сделал из этого материала отдельные рассказы, чуть изменив некоторые начальные и завершающие фразы, дабы эмансипировать главы. Но, конечно, никакого вмешательства в текст с моей стороны не было.

- Всеволод Петрович оставил какие-то указания? Он говорил о замысле своего литературного труда и о том, чего он хотел для своего творчества?

- Нет, он, видимо, давно себе сказал: "оставь надежду". Он сочинял, писал музыку и литературные повествования, не думая об опубликовании. Отец считал себя, в сущности, умершим человеком. Даже в письмах говорил: "Я уже давно мёртв". Но писание его было формой самоспасения. И когда друзья, которым он показывал свои прелюдии и фуги, созданные в каторжном лагере, смотрели изумлённо и говорили, что на Колыме он совершил подвиг, он отвечал: "Какой подвиг? Я просто спасался!"

- Расскажите об этом подвиге подробнее[?]

- На Колыму отец попал, уже имея большой тюремный опыт. Он был там рассказчиком и знал, чем может взять эту, так сказать, общину. Но главное для него было - пробиться к охране и получить бумагу, с условием, что будет писать не буквы, только ноты. И ему дали бумагу, такой маленький толстый блокнотик, где на листке помещался один такт. Потом маленький блокнотик в клеточку. Потом стопку телеграфных бланков. На всём этом он в 1937-1939 годах и написал огромное произведение трёхчасового звучания. Это был первый опыт восстановления баховской идеи полнотонального цикла прелюдий и фуг[?] Рукопись эта, памятник эпохи, у меня сохранилась.

- А как он работал над книгой?

- Я не помню отца за литературной работой, потому что я был совсем маленький. Я помню его работающим над музыкальными рукописями: он всё время сидел, склонённый, за столом. Он и музыку сочинял, как писатель: за столом, а не за роялем - он всё слышал. И только потом проигрывал написанное. Литературная его деятельность стала мне известна лишь в середине 40-х годов, когда он начал устраивать семейные чтения. Опубликован, кстати, неполный текст, примерно треть осталась ненапечатанной. Но, как бы то ни было, насколько я знаю, отец начал писать роман - он именно так определял жанр своего усилия - в 1942 году, потому что в 1945-м, когда ещё шла война, он устраивал чтения в Краснодаре, а потом, в 1947-м, в Ярославле. Так что в основном этот текст написан в 1942-1943 гг., когда он почти не писал музыки. Свой литературный труд он назвал "Человек шагает по эпохе". Мне казалось, что название это слишком претенциозное. Хотя, если всмотреться в пестроту повествований, - они действительно охватывают самые разные сферы жизни того времени.

- Вот именно: откуда весь этот опыт? Таёжный, торговый, промышленный, крестьянский, железнодорожный?

- Жизнь отца была совершенно романической, сама, как роман, переполнена приключениями, происшествиями, сломами судьбы, швыряла его бог знает куда. Он прекрасно знал юг, Кавказ, потому что там он воевал. Он был в отсидке в лагерях и полгода возвращался из Магадана в Ярославль, пройдя всю таёжную дорогу и встречаясь с людьми. А встречался он не просто так - жадно всё впитывал и запоминал. "Мужицкий апокриф" подслушан у колымских заключённых из крестьян. Один из них пересказал услышанную от учёного аптекаря историю России, как он её запомнил. А отец запомнил уже с его слов.

- Он вёл дневник?

- Нет. У него даже черновиков не было. Все записи его текстов - беловые. Редко-редко зачёркнуто какое-либо слово. Один рассказ весь зачёркнут и полностью переписан. Это единственный случай. Остальное всё сразу и набело - он так же и музыку писал. У него не было времени на черновики. А опыт его имел массу источников. Подробности железнодорожного строительства - из рассказов его отца, директора системы Юго-западных железных дорог империи. Его супруга, моя мать, Валентина Владимировна Перлова, - из рода купцов Перловых, которые занимались чаеторговлей. Перловы были родственниками Хлудовых, а Хлудовы были крупными промышленниками. В тех кругах много говорили о принципах чаеторговли и о начале этого дела. Все эти рассказы утонули бы в минувшем, если бы чуткая память отца не восприняла их как бесценный материал для создания литературных образов.

Фактически его подобрали потомки этого купеческого рода, когда он потерянно стоял на перроне вокзала в Ярославле. Необычность его фигуры распознала сестра моей мамы, женщина очень сердобольная, которая поняла, что ему некуда идти, и пригласила его к ним в дом. Там, в этом деревянном двухэтажном доме на улице Краснопролетарской, он и услышал все перловские и хлудовские истории. Там это впитывалось, слушалось - там же и писалось. Отец вёл своё повествование об эпохе дореволюционной, которую помнил, которую хорошо знал: память была необыкновенно цепкая, наблюдательность острейшая.