Юрий Жуков - Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы

Не буду утомлять читателя пересказом их сюжетов, коснусь лишь одноактной пьесы Террепса Мэкнелла «Свидетель», которую автор назвал современной трагедией, хотя черты трагедии переплетаются в ней с элементами комедии и даже фарса. Я видел «Свидетеля» в небольшом театре «Грэмерси артс», где эта пьеса идет

вместе с пьесой того же Мэкнелла «Сладкий эрос», которая используется как приманка для зрителя: там на протяжении сорока пяти минут героиня пребывает на сцене в голом виде. (Кстати, сейчас это очень модно; критикой придумано даже специальное словечко «дозволенность», оправдывающее «философию наготы» на сцене, но об этом я расскажу ниже.)

Так вот, о «Свидетеле». В этой пьесе снова речь идет о покушении на президента, но постановка вопроса в ней совсем иная, чем в «Макбёрде». Автор пьесы имеет в виду уже не Кеннеди, он задался целью доказать, что всенародное недовольство политикой его преемника было столь велико, что еще немного — и со всех сторон загремели бы выстрелы. К тому же здесь вся история с выстрелами носит чисто символический характер: имеется в виду не акт физической расправы с президентом, а стихийный взрыв борьбы против социального строя, представителем которого он является. Символика в пьесе тесно переплетена с нарочитой приземленностью, с уходом в банальный американский быт.

Спектакль начинается так: на сцене трепыхается связанный человек — хозяин квартиры, в которой хозяйничает юноша с винтовкой, — пленник необходим ему как свидетель, который подтвердит, что именно он устранил президента и что у него были достаточные причины для того, чтобы сделать это.

Юноша пишет письмо: «Дорогой президент! Вам, наверное, было бы интересно узнать, почему я убил вас. Конечно, от убийства людей никогда ничто не меняется, но я вас ненавижу. Я не коммунист и не хиппи…» Далее выясняется, что этот парень служил в армии «в Восточной Азии» и там «соскочил с винта», как он выражается.

В окно вдруг влезает мойщик стекол — ему понадобилось зайти в уборную. Он не обращает ни малейшего внимания на связапного человека: то ли еще он видел, промывая окна домов!

— Когда‑нибудь я напишу об этом книгу — «Вещи, которые я вижу в окнах», — говорит он. — До чего дошла страна… Философия!.. Обязательно напишу книгу…

Он не спешит вернуться к своему делу. Устраивается У телевизора и вместе с парнем, готовящимся застрелить президента, глядит, попивая виски связанного хозяина,

передаваемую с аэродрома церемонию встречи «высокого гостя». Звучит записанная на пленку речь Джонсона.

Мойщик окоп отпускает нелестные замечания в адрес президента. Тогда парень с винтовкой предлагает ему выстрелить. Тот отмахивается:

— Все так сложно… У меня один сын с охотой воюет во Вьетнаме, а другой в Чикаго протестует против этой войны. Кто из них прав, неизвестно. К черту все эти разговоры! Ты вот книжки читаешь, а я тружусь…

И вот финал: с улицы доносятся ликующие крики: едет президент. Парень с винтовкой подходит к окну, но выстрелить не успевает: там, на улице, уже началась пальба — слишком много охотников застрелить президента. Потом все стихает, и доносится рев уходящей полицейской машины…

Я, конечно, отнюдь не в восторге от этой пьесы, в которой пемало идейной путаницы, отражающей умонастроения анархиствующей американской молодежи. Ее символика до многих зрителей не доходит: одни воспринимают сюжет буквально, как рассказ о реальном покушении на президента, другие рассматривают эту пьесу как своеобразную комедию. Но при всем том в ней нельзя не видеть острое проявление духовного бунта против социальной системы, которую автор ненавидит настолько, что хотел бы расстрелять ее своими горячими словами.

И еще одно замечание: наиболее убедительно и рельефно автором изображена фигура мойщика окон, этого — к сожалению, во многом типичного — среднего американца, который видит грязь и подлость окружающего его мира, все более отчетливо осознает, что дальше так жить нельзя, но не решается включиться в борьбу за перемены; «Все так сложно… К черту эти разговоры!»

Цена напрасно прожитой немзни

Средпий американец но хочет думать над «сложными вещами», он все еще пытается отдалить от себя час решений, которые ему рано или поздно придется принимать. Он все еще надеется на чудо: вот придет более разумпый

президент и все образуется; вот найдутся толковые люди п наведут порядок, а мое дело сторона. Однако неумолимое развитие социальных противоречий, его логика оставляют все меньше и меньше пространства для тех, кто предпочел бы удержаться на нейтральной позиции. Жизнь заставляет американца думать. Трудные проблемы обступают его со всех сторон. И среднему американцу волей–неволей приходится отказываться от удобных иллюзий, которыми он усыплял свою совесть на протяжении десятилетий.

В этой связи мне хотелось бы привлечь внимание читателей к мужественной пьесе Артура Миллера «Цена», которая была опубликована в журнале «Иностранная литература» и поставлена несколькими нашими театрами.

История, о которой повествует Миллер, на первый взгляд чрезвычайно проста: два брата — сержант полиции Виктор (он не смог получить образования, так как помогал отцу, разорившемуся в годы кризиса) и преуспевающий врач и ловкий делец от медицины Уолтер — встречаются в мансарде идущего на слом дома, чтобы договориться о продаже наваленной там старой мебели, — в этой мансарде прошло их детство. Престарелый оценщик Грегори Соломон торгуется с братьями. Но у этой истории есть глубокий социологический и даже философский подтекст, о котором очень хорошо сказал в своем предисловии к переводу пьесы Константин Симонов:

«Разговоры вертятся вокруг продажи и оценки этой мебели, но в драме речь, разумеется, идет не об этом. Речь идет об оценке той жизни, которую прожили оба брата в условиях современного американского общества,

0 подлинных и мнимых нравственных ценностях и о том, как дорого обходится человеку стремление оставаться самим собой. Эта драма, на мой взгляд, содержит глубокий критический анализ многих устоев того общества, на материале жизни которого она написана. А вместе с тем она полна веры в нравственные силы и нравственные возможности человеческой личности, не желающей капитулировать перед жизнью, как бы пи была она тяжка и сложна» {«Иностранная литература» 1968 г., № 6.}.

Я видел эту пьесу па Бродвее в Театре Сорок шестой улицы, она была отлично поставлена режиссером Улу

Гросбардом на средства продюсеров Роберта Уайтхеда и Роберта Даулинга, которые обычно оказывают под держку наиболее важным спектаклям, становящимся событием сезона. Сейчас, когда пишутся эти строки, труппа Гросбарда показывает «Цену» в Лондоне. Новая пьеса Миллера и постановка ее в Театре Сорок шестой улицы привлекли к себе внимание во всем мире, и в парижской газете «Фигаро», например, я прочел 13 фев раля 1969 года такие строки ее нью–йоркского корреспондента Лео Соважа: