Петр Болотников - Последний круг

Тренеры предложили нам с Орентасом такой тактический план: американцы считают меня основным противником и потому должны оставить Орентаса без внимания, моя задача — сбивать темп, давая возможность Кестутису уйти как можно дальше. Против такого плана я не возражал: мне важно было выиграть у Шюля, а не у Орентаса.

Но план осуществить не удалось. Как видно, он натолкнулся на сходный план американцев. Потому что попытки Орентаса оторваться все время разбивались о точно такие же попытки Ларье. Пришлось мне караулить не только Шюля, но и второго соперника. Ларье вцепился в Орентаса, а я — в Ларье. Так мы и шли компактной группой три километра в довольно высоком темпе. Что делать? Видимо, все решится на финише. Рывок, думал я, надо будет делать из-за спины обоих американцев метров за 230 до финиша, чтобы первым выйти на бровку у поворота и протащить американцев по виражу на второй дорожке. Что требуется для этого? Чтобы за 250 метров вел Орентас, а американцы приготовились к броску из-за его спины. Еще нужно, чтобы они не опасались меня, чтобы они думали, будто я вымотан и не способен уже на резкое ускорение.

Предпринимаю несколько ложных рывков на дистанции. Осторожно ускоряюсь, выхожу вперед. Меня, естественно, легко догоняют. Еще такой же рывок, потом еще. Делаю вид, что я сломлен, и покорно занимаю место в хвосте. Вся четверка пошла последний круг — Орентас, Ларье, Шюль и я. Идем предпоследнюю прямую. Шюль что-то кричит своему товарищу. Ждать больше нельзя. Чуть раньше, чем намечал, рванул я вперед, Сразу на максимальной скорости. Отбросил Шюля, Ларье, Орентаса. Кестутис сообразил и сразу закрыл за мной вторую дорожку. Американцы чуть замешкались, но тоже включили максимальную скорость и бросились вдогонку. Шюлю пришлось по второй дорожке обходить Ларье, потом по третьей — Орентаса. Он понял, что допустил промашку, слишком рано сбросив меня со счетов. Еще одна промашка была в том, что он легкомысленно занял позицию для атаки не за спиной Орентаса, а за Ларье. Теперь же второй американец явно мешал первому.

Но Шюль доказал, что он не зря называется олимпийским чемпионом. В то лето он был в отличной форме, этот длинноногий Боб Шюль. И на него работал возраст — 27 лет. А мне, слава богу, полных 35. Метров за 60 до финиша Шюль все-таки догнал меня и даже вышел вперед. Что я подумал в тот момент? Точно помню, что подумал: «Не может быть, чтоб лапти воду пропускали», — есть такая дурная присказка. Вот так я подумал. И еще мелькнула мысль: «Ты, старый, битый волк, обманул всех, а теперь держись! Отдай все, но выиграй! Выиграй свой последний бой!» Уперся я изо всех сил. Прибавил. И Шюль прибавил.

Снова прибавил, хотя знаю, что нечем уже прибавлять. Но и он прибавил. Уже не соображал я, глаза закрыл, но прибавлял и прибавлял. А у самой ленточки еще чуть-чуть успел дернуться. Миллиметры выиграл я у американца. Немного он не дотянулся до меня.

После финиша, едва я очухался, зовут к телефону. Жена из Москвы звонит. Поздравляет, и слышу, говорить не может — рыдает. Видела она этот забег по телевизору, жалела меня очень.

Но настроение у меня было отличным. Я прощался со спортом с легкой душой. Все, что намечал на последнее лето, выполнил. Да и матч мы выиграли, причем впервые опередили американцев мужской командой.

— Еще в самом начале своей карьеры ты с большим сочувствием относился к известным спортсменам, которым пришло время прощаться. Теперь наступил твой час. Как ты его пережил?

— С большим удивлением я обнаружил, что со стороны это расставание выглядит гораздо более драматичным. Я не плакал по ночам, не рвал на себе волосы. Неприлично сказать, но я испытывал даже некоторое облегчение. Должно быть, постоянная необходимость держать себя в напряжении, снова и снова заряжать себя на острую борьбу стала уже тяготить меня. За все долгие годы моей спортивной жизни не упомню случая, чтобы мне не хотелось бежать: тренироваться или выступать — все равно. Разве что в 63-м году был короткий период апатии. А обычно я всегда просыпался с радостным чувством: сегодня бег. Однако после последних стартов 65-го года желание бегать испарилось. Я просыпался утром и думал: как хорошо, что сегодня не нужно бежать.

— Ты счастливый человек. Необходимость у тебя всегда совпадала с желаниями. А может быть, наоборот — желания с необходимостью?

— Наверное, это одно и то же. Но время ухода из спорта было выбрано действительно очень удачно. Не мучили мысли о том, что что-то не успел сделать, что из-за роковой ошибки несчастливо сложилась судьба. Совесть была спокойна. И в то же время чисто физически я уже не испытывал потребности в привычных тренировках, в борьбе. У меня не было сытого самодовольства, я понимал, что по разным причинам не достиг многого, чего мог достигнуть, однако вместе с тем оставалось спокойное сознание, что главное сделано — я был олимпийским чемпионом, рекордсменом мира, одержал немало важных побед, многим стадионам мира дал послушать гимн моей Родины, друзьям и незнакомым людям (да и себе самому) я принес больше радости, чем огорчений. Что еще человеку нужно?

— И никогда у тебя больше не возникало желания соревноваться?

— Смотря в чем соревноваться. Ты же знаешь, я и сейчас все время состязаюсь — то в подтягивании, то в беге, то в прыжках, в чем придется. Но это уже другие состязания, борьба, похожая на спор, а не на спорт.

Но один раз было жгучее, неудержимое желание выйти на старт. В 66-м, через год после моего ухода, в Одессе проходил Мемориал Знаменских. Наши бегуны до обидного бездарно проиграли все три главных приза. Особенно переживал я, сидя на трибуне, оба забега на стайерских дистанциях. Бельгиец Гастон Рулантс и японец Кейсуки Саваки очень легко, словно играючи, опередили наших ребят. И того и другого я обыгрывал не раз, особенно спокойно побеждал японца, которого, честно сказать, считал вполне заурядным бегуном. Вот в этот день мне страшно хотелось на дорожку и казалось, что еще хотя бы годик следовало побегать. Но это только так казалось. Вовремя я ушел.

— Когда, по-твоему, надо уходить?

— Сейчас я точно знаю ответ на этот вопрос: тогда, когда пропадает желание выступать в соревнованиях. Проверь себя: если апатия носит не временный характер, если она устойчива, уходи без колебаний — ни ты спорту, ни он тебе дать ничего уже не сможет. Нет свежести, нет вспышки — ты не спортсмен, вешай шиповки на гвоздик.

— Чем же ты занялся, повесив свои шиповки?

— Институт надо было кончать. Чем занимаются студенты, тем и я занимался. В свободное время бегал.

— Бегал?

— А как же. Подвести себя к спортивной форме трудно, а выйти из нее тоже надо с умом. Брось я бег сразу после огромных нагрузок — инвалидом стал бы. Приходилось разгружаться постепенно. Всю ту лестницу, по которой я поднялся, пришлось пройти снова, чтобы не подорвать собственный организм. Но спускаться, конечно, легче, чем карабкаться вверх. Каждое утро я пробегал 8–10 километров, понемногу снижая темп и длину дистанции. Следил за весом. Боевой мой вес 62–63 килограмма. К концу 65-го года стало 65 килограммов, еще через год — 69. Потом четыре года вес был стабильным: 69–70. А с 1970 года снова начал понемногу набирать вес. Старался не переедать, в бане парился. Баньку я люблю. В Сандунах, на Селезневке или в Центральных банях часа три могу просидеть. Полезное это дело и приятное. К тому же люблю я банные разговоры. Хорошо в баньке побалакать — и со своими, и с незнакомыми.