Юрий Рубцов - Мехлис. Тень вождя

Наращивая административные «мускулы», нарком госконтроля добился утверждения в правительстве правил производства денежных начетов на должностных лиц, причинивших ущерб государству. Постановление СНК СССР от 13 мая 1941 года правом издавать приказы о производстве таких начетов наделяло только его, союзного наркома, и наркомов союзных республик. Взыскиваемые суммы — в размере причиненного ущерба, но не свыше трехмесячной заработной платы провинившегося должностного лица — вносились в доход союзного бюджета.

С самого начала Мехлис считал необходимым насадить как можно больше госконтролеров непосредственно на важнейших производственных объектах, стройках, железные дорогах, в отдаленных и особо важных в хозяйственном отношении районах — Хабаровском, Приморском, Красноярском краях, Новосибирской, Архангельской и Мурманской областях. За две недели до начала Великой Отечественной войны Мехлис внес в директивные органы новое предложение такого же рода: 10 июня он представил секретарю ЦК ВКП(б) Жданову для утверждения на Оргбюро ЦК проект постановления о введении института контролеров НКГК СССР в областях, краях и автономных республиках. [103] ГАРФ, ф. 8300, on. 1, д. 1, л. 57; д. 12, л. 191–192, 260.

Положение о наркомате также предусматривало назначение контролеров непосредственно на важнейшие производственные объекты, стройки, железные дороги. В октябре 1940 года Политбюро утвердило предложенный Мехлисом список предприятий и строек союзного подчинения, на которые назначались постоянные контролеры. Список охватывал объекты девяти наркоматов и ведомств (в том числе авиационной, судостроительной промышленности, вооружения, боеприпасов, тяжелого машиностроения и другие) и включал почти 200 фамилий. Позднее нарком госконтроля обратился в ЦК к Маленкову с просьбой поддержать предложение о введении должностей постоянных контролеров на большинстве железных дорог страны.

Представляется, что в этих предложениях чем дальше, тем больше сказывалось наблюдавшееся у Мехлиса еще со времен Гражданской войны преувеличенное представление о силе и эффективности чисто административных рычагов. Надо ведь отдавать себе отчет, что само по себе присутствие контролера на том или ином объекте вовсе не гарантировало от брака, хищений, злоупотреблений. Одним надзором без включения экономических рычагов борьбы за качество и производительность, сохранность и экономию труда и материалов, как показывает практика, мало чего добьешься. Тем не менее нарком упорно насаждал своих подчиненных повсеместно.

Случаи проявления упрямства, прямолинейного, упрощенного взгляда на то или иное событие или явление были у Льва Захаровича не так уж редки. Он учил подчиненных глубоко вникать в положение дел во время ревизий и проверок, тщательно разбираться в причинах бесхозяйственности, но сам сплошь и рядом поступал вопреки собственным же установкам, оказываясь в плену чванства и дилетантизма. Учитывая его пост и то влияние, которое он объективно оказывал на принятие решений государственного масштаба, это вело к подчас непоправимым последствиям.

О подобном случае вспоминал бывший в годы Великой Отечественной войны заместителем наркома обороны — начальником Тыла Красной Армии генерал армии Хрулев. В 1940 году в правительстве решали, где сосредоточивать мобилизационные запасы. Военные тыловики предлагали разместить их в Поволжье, но нарком госконтроля воспротивился этому, настаивая, чтобы запасы даже зимнего обмундирования накапливали в приграничных районах (воевать-то собирались на чужой территории). «В любом возражении против этого, — писал Хрулев, — Л. З. Мехлис видел вредительство… И. В. Сталин поддался уговорам Мехлиса и принял его точку зрения. Впоследствии нам пришлось за это жестоко расплачиваться. Много материальных средств было либо уничтожено нашими войсками при отходе, либо захвачено врагом».

Нарком ГК оказался в данном случае в плену глубоко порочных установок, в соответствии с которыми военная доктрина даже не предусматривала затяжной, оборонительный характер начальных операций войны. Реальные же события развивались таким образом, что на территории, которую уже к 10 июля 1941 года вынуждены были оставить советские войска, оказалось более 200 складов центрального и окружного подчинения, что составило больше половины всех складов приграничных округов. Надо ли говорить, с какой отрицательной силой это сказалось на снабжении действующей армии. Об авторах подобного пагубного решения, подлинных «вредителях», среди которых активную роль играл не только Мехлис, но и сам Сталин, в высших эшелонах власти, разумеется, предпочли не вспоминать.

После разгрома в 30-е годы политических оппозиций единственной силой, хоть в какой-то степени могущей ограничивать самовластие Сталина, оставались лишь советские ведомства и их руководители. Генеральный секретарь вынужден был объективно считаться с ними, поскольку, даже если бы он и обладал теми талантами, которые ему приписывали придворные биографы, не мог в одиночку управлять сложным хозяйственным механизмом страны. Чем дальше, тем менее это устраивало его, стремившегося к утверждению полного единовластия. В качестве удобного метода «воспитания» он избрал периодические — под предлогом борьбы с бюрократизмом и ведомственностью — разносы и взыскания.

Орудием давления на управленческую элиту стал, в первую очередь, Мехлис. Выявляемые органами госконтроля в ходе многочисленных проверок факты бесхозяйственности, хищений и злоупотреблений в наркоматах, на предприятиях, в учреждениях, независимо от конкретных виновников, косвенно бросали тень и на руководителей наркоматов и ведомств, давали основание Сталину предъявить тому или иному номенклатурному работнику серьезные претензии, позволяли успешно прививать управленческой элите своеобразный комплекс неполноценности, чувство неуверенности в прочности своего положения. Поэтому весьма поверхностными выглядят представления бывшего министра сельского хозяйства СССР И. А. Бенедиктова, убежденного, что Мехлиса (как и Берию) «Сталин использовал как своего рода «дубинку страха», с чьей помощью из руководителей всех рангов выбивалось разгильдяйство, ротозейство, беспечность и другие наши болячки… И, надо сказать, подобный, не очень привлекательный метод срабатывал эффективно». Более убедительными представляются наблюдения историка О. В. Хлевнюка о том, что эта «дубинка страха» служила куда более глобальным замыслам вождя — искоренить даже остатки какой бы то ни было политической самостоятельности у представителей управленческой элиты. [104] Молодая гвардия, 1989, № 4. С. 62; Хлевнюк О. В. Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е годы. М., 1996. С. 96.