Юрий Рубцов - Мехлис. Тень вождя

Мехлис и позднее настойчиво искал, как увеличить рост парторганизаций, успешнее формировать актив. Так, в апреле 1942 года из Крыма он шлет телеграмму своему заместителю с предложением поставить перед ЦК вопрос о том, чтобы в боевой обстановке выборы парторгов и бюро проводить открытым голосованием. Следовать уставу, то есть избирать тайным голосованием, на фронте трудно, пояснял Лев Захарович.

Совершенствуя систему оргпартработы, он, естественно, не мог упустить из виду вопрос личной примерности коммунистов и членов ВЛКСМ. Тем более что сводки воинских преступлений первых месяцев войны показывали: в числе паникеров, дезертиров и даже перебежчиков немалый процент составляли члены партии и комсомольцы. Несколько таких фактов начальник ГУПП посчитал необходимым привести 15 июля в своей директиве военным советам и начальникам УПП фронтов, округов и армий. Так, секретарю первичной парторганизации 13-й корпусной авиаэскадрильи младшему лейтенанту Сапуну было приказано захватить в плен экипаж подбитого немецкого самолета, но «паникер и трус Сапун при первых же выстрелах врага позорно бежал». Во время боя сбежал в тыл командир взвода 50-го стрелкового корпуса коммунист младший лейтенант Петроченко. Причем взвод, оставшись без командира, отразил все атаки врага, не потеряв ни одного человека.

«Трус и паникер с партийным или комсомольским билетом — самый худший враг, изменник родине и делу нашей большевистской партии», — подчеркивая это, Мехлис обязывал начальников управлений и отделов политпропаганды принять все меры по повышению авангардной роли коммунистов и комсомольцев в борьбе с врагом. А паникеров, трусов, дезертиров и пораженцев «немедленно изгонять из партии и комсомола и предавать суду военного трибунала».

Важным направлением деятельности Мехлиса с самого начала войны стало также противодействие геббельсовской идеологической машине. Определенный опыт контрпропагандистской борьбы, как мы помним, он получил еще в ходе локальных войн и конфликтов накануне Великой Отечественной и убедился, насколько ее успех связан с боевитостью, наступательностью, обращением к самым сокровенным чувствам и мыслям солдат и офицеров врага.

Теперь предстояло схватиться с новым и более изощренным противником. Скованное договором с Германией «О дружбе и границе», секретными протоколами к пакту Риббентропа — Молотова, советское руководство, даже уверенное в том, что Берлин — враг № 1, до самого начала войны не могло во всеуслышание заявить об этом. Как о надежном партнере, дружественной стране вещала наша пропаганда о Германии.

Разумеется, картина должна была поменяться сразу же, как только Сталин убедился, что рассвет 22 июня принес не просто масштабную провокацию, а самую настоящую войну не на жизнь, а на уничтожение. Как вспоминал генерал Бурцев, его вместе с начальником «Воениздата» полковником П. Ф. Копыловым Мехлис вызвал сразу после радиоречи Молотова. Последовало задание немедленно перевести заявление советского правительства, с которым выступил наркоминдел, на немецкий, румынский, польский и финский языки и издать его в виде листовки тиражом в 3 млн экземпляров. «Перевод, редактирование, набор и издание — одним словом, все, связанное с нашей первой листовкой, я беру под свой личный контроль», — заявил начальник ГУПП, приказав о ходе работы докладывать каждые 2–3 часа. На рассвете 23 июня 3-миллионный тираж листовки уже отправили на фронт для распространения в войсках противника.

Мехлис оперативно утвердил план реорганизации 7-го отдела ГУПП и его новое штатное расписание, дал указания начальникам УПП фронтов об издании листовок и газет на языках войск противника. И в дальнейшем он держал выпуск подобной литературы под жестким контролем. Только за две недели войны она была издана тиражом в 90 млн экземпляров.

Начальник ГУПП лично формулировал лозунги к финским, румынским, венгерским солдатам, после чего они рассылались по фронтам для тиражирования и разбрасывания с самолетов. По его указанию все письма и документы военнослужащих противника, содержащие богатый контрпропагандистский материал, немедленно направлялись с фронтов в Москву. Сюда же политорганы должны были посылать и копии политических допросов военнопленных (о настроении солдат, положении на родине и т. п.).

С 25 июня стало действовать Советское бюро военно-политической пропаганды, главной задачей которого стало развертывание контрпропаганды в войсках противника. Возглавил его Мехлис. В бюро входили заместитель наркома иностранных дел С. А. Лозовский, заместитель генерального секретаря Коминтерна Д. Г. Мануильский, секретарь ЦК ВКП(б), глава Совинформбюро A.C. Щербаков, академики Е. С. Варга, М. Б. Митин и другие. На их фоне руководитель Главного политуправления далеко не всегда оказывался на высоте. Его амбициозность была не в состоянии скрыть недостаточную квалификацию, мешала прислушаться к здравым суждениям коллег и подчиненных.

Автору довелось несколько раз встречаться с уже упоминавшимся отставным генералом Бурцевым. В ходе одной из бесед Михаил Иванович рассказал о реакции Мехлиса на доставленные в числе трофейных материалов игральные карты с порнографическими изображениями. Мехлису вздумалось придать этому политическое значение как факту, якобы свидетельствующему о моральном разложении армии противника. Он распорядился подготовить листовки под заголовком «Как Гитлер разлагает свою армию». Бюро категорически возразило: мол, для буржуазной армии это — привычный образ времяпрепровождения, игра, развлечение, и потому политического значения использованию порнографии придавать нельзя. Этот вывод подтвердил и опрос военнопленных немцев в Красногорском лагере.

«Мехлис, однако, ни к кому не прислушался, — рассказывал Бурцев, — и листовки увидели свет. Целых 11 млн экземпляров тираж. Уже при его преемнике Щербакове мы срочно изымали оставшиеся на фронтах запасы этих листовок и уничтожали».

Авторитетов для Льва Захаровича не существовало. Небольшая история, связанная с генеральным секретарем Союза писателей Александром Фадеевым, подтверждает, что прямолинейность, категоричность нередко возводились им в достоинство. 11 ноября 1941 года он телеграфировал находившемуся в Куйбышеве Фадееву: «Армия нуждается в сборнике очерков и рассказов, посвященных Великой Отечественной войне. Идет пятый месяц войны, но за это дело не взялись. Прошу вас организовать писателей, подготовить в месячный срок один сборник художественных произведений, а затем работать в этом направлении систематически. То же сделать и по линии поэтов».

Судя по всему, деловой реакции не последовало, да пожалуй, и не могло последовать. Из личного письма Фадеева Сталину и еще двум секретарям ЦК A.A. Андрееву и A.C. Щербакову видно, в какой тягостной моральной обстановке оказался генеральный секретарь Союза писателей: в кругах литераторов широко муссировались слухи о его паническом бегстве из Москвы, дабы укрыться в тылу. Каково было вынести такие обвинения человеку, прошедшему еще в Гражданскую войну путь от рядового бойца до комиссара бригады, участнику штурма Кронштадта, дважды раненому! Поэтому он, входивший в номенклатуру ЦК, обращается с просьбой отпустить его на фронт в качестве корреспондента или политработника.