Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6394 ( № 47 2012)

Мнение блогера happy_book_year: "Представить информацию "бытовую" о писателе не удалось, авторы предложили взамен как бы биографию творчества. Что, к сожалению, свелось к хронологии выхода произведений, их краткому пересказу и какому-никакому анализу", - исчерпывает содержательный анализ биографии. Но не её нейролингвистический дискурс. К. Мильчин, которому книга вроде тоже не понравилась, несмотря на это, пытается тандем оправдать: "Ругать авторов за то, что они мало выяснили о своём герое, было бы кощунством. Они опрашивали людей, которые знали Пелевина, собирали факты - можно было бы, конечно, опросить ещё с десяток людей (могу с ходу подкинуть пару-тройку фамилий), но моя претензия вовсе не в том, что Полотовский с Козаком плохо собирали информацию. В конце концов над своей таинственностью Пелевин работает не покладая рук. Плохо другое: авторы усиленно пытаются заполнить лакуны в биографии своего героя трюизмами, лирическими отступлениями, абзацами "или вот ещё любопытный факт на заметку трудящимся".

Но и тут всё просто: Мильчин как никто знает секреты производства подобного продукта, но раскрывать эти секреты выйдет себе дороже - без невольного саморазоблачения литературному критику, книжному обозревателю журнала "Русский репортёр" не обойтись. А ведь ларчик "Пелевина и поколения пустоты" вовсе не оборудован сверхсложным запорным устройством. Уже из названия, "ненавязчиво" пиарящего самый известный и успешный роман героя - "Чапаев и Пустота", следует, кому адресована книга и как к адресатам относятся автор романа и его биографы. Максим Кантор как-то заметил: "Писатель ровно ничем не интересен сверх того, чем интересен каждый человек. Но если он может выразить нечто - пусть это будет понимание боли другого, иной задачи у писателя нет". Произведения В. Пелевина отличаются не просто полной глухотой и нечувствительностью к боли других, но бесподобным неверием в то, что у человека вообще может болеть что-то, кроме зуба.

Проектная литература, ярчайшим представителем которой Пелевин является, отличается способностью строить сюжет и его перипетии от противного и работать на опережение, как теперь говорят, трендов. "От противного" касается базовых, традиционных ценностей данного общества. Если бы Л. Улицкой предоставили на выбор получить грант на книгу, к примеру, о Сергии Радонежском и Даниэле Штайне, она стопроцентно выбрала бы второго, независимо от суммы, - протестанта и попирателя основ даже собственной весьма либеральной конфессии.

Пелевин работает в таком же формате. Он, казалось бы, ставит традиционные для русской литературы "последние вопросы", но делает это в экзотическом, нетрадиционном, соблазнительном оформлении. Восточные культы и практики, дао, Кастанеда и Ошо приятно будоражат то, что находится на месте воображения у "офисного планктона" - основного потребителя пелевинской продукции. Глюкогенные ассоциации создают иллюзию причастности к какой-то запредельной "тайной доктрине". Первоисточников эта публика не читала, и роман "Преступление и наказание" кажется ей чем-то вроде "Юности честного зерцала" (если бы данная страта подозревала о существовании такового). Последовательным размыванием, избеганием традиционных ценностей объясняется и относительный успех Пелевина и Улицкой на Западе.

С опережением социальных тенденций ещё проще. Если в России появилась жалкая подражательная реклама или первые копирайтеры, надо снабдить героя аналогичной профессией, прочесть пару брошюр, калькировать англо-американские термины и глобализировать тренд, увеличив стрекозу до размеров собаки, как О. Славникова. Представляю реакцию аборигенов где-нибудь в Рязанской области на изложение, скажем, романа о династии вампиров "Empire V". Заклинание "свят, свят, свят!" стало бы для рассказчика наилучшим вариантом. А то ведь и поленом можно схлопотать.

Проектная литература не могла не породить аналогичной по подходу сервисной службы - критического и биографического заказного эскорта. Поэтому заведомо лукавы изумления по поводу подробнейшего анализа Полотовским и Козаком финансовой составляющей деятельности Пелевина. Проектному читателю интересно в первую очередь это, а коммерческий отдел, как и служба продвижения проекта, работает на постоянном подогреве интереса. Мнение блогера yrimono: "Журналисты решили заработать на известном имени, а анализ жизнедеятельности писателя сводится к тому, как зарабатывает он. Простите, Серёжа и Рома, но впечатление именно такое". "Простите" я бы убрал.

Владислав ЖЕМАЙКО

Сергей Полотовский, Роман Козак. Пелевин и поколение пустоты. - Издательство: Манн, Иванов и Фербер, 2012. - 232 с. - 5000 экз.

Сны о счастье

оДнажды с Алисой Даншох

28 ноября в Русском музее открывается выставка "Сон как явь". Наш обозреватель Алиса Даншох размышляет о загадках сна и русской души.

Однажды я поделилась с приятельницей идеей выставки "Загадки русской души". Она спросила: "А ответы будут?" Вопрос заставил задуматься, и не столько об ответах, сколько о самой загадке. Существует ли она? Что если речь идёт о стереотипе, внедрённом в массовое сознание, таком же как приветливость японцев, работоспособность китайцев, развязность американцев, основательность немцев или шарм французов? Ведь в конце концов любая человеческая душа загадочна: как говорится, чужая душа - потёмки. Почему же русская претендует на исключительность, вызывая нескончаемые о себе разговоры, особенно среди её носителей и обладателей?

Безусловно, интерес к нашей неосязаемой духовной субстанции подогревается с ХIX века творчеством трёх великих классиков мировой литературы: Толстого, Достоевского и Чехова. Втроём они не только заглянули в душу русского человека, но и основательно в ней покопались, исследовали каждый её закоулок, проследили за малейшими её движениями, изучили мотивы, порывы, коллапсы и катарсисы. Они не побоялись спуститься в страшные духовные пропасти и вскарабкаться на высочайшие душевные вершины. И если результатами исследований не всегда можно гордиться, то всегда есть над чем задуматься.

Но и до Льва Николаевича с Фёдором Михайловичем и Антоном Павловичем находились литературно одарённые люди, интересовавшиеся русским духом и описывавшие его приключения. Их имена либо неизвестны, либо ничего не говорят широкой публике, а их творчество дошло до нас в приглаженном, обработанном виде, который им придал заслуженный редакционный коллектив учёных и литераторов. Речь идёт о замечательных русских народных сказителях. Не анализируя, они констатировали, фиксировали, подмечали, запоминали и рассказывали всем желающим их послушать сказки, были, небылицы, анекдоты-прибаутки о мужике, барине, воеводе, царе, красной девице, страшилище-чудище и всякой прочей нечисти, приправляя повествование острым словцом и деталями местного колорита. Из их сочинений сложился интересный собирательный образ русского героя, этакий пазл-картинка. С одной стороны, ленивый, глуповато-простоватый, хитроватый и себе на уме везунчик Иванушка-Емелюшка-дурачок. Где-то посерёдке расположился не особенно умный, простодушный, жалостливый, отзывчивый и незлобивый Иван-царевич, и, наконец, защитник Руси, а также слабых, угнетённых, обездоленных, храбрец-удалец, могучий богатырь типа Ильи Муромца. Это мужской вариант. А женский состоит из честной, доброй, трудолюбивой, безответно-безотказной падчерицы-сиротки Крошечки-Хаврошечки, всемогущей заколдованной красавицы Царевны-лягушки, отчаянно храброй богатырки Марьи Моревны и мудрой отшельницы Бабы-яги.