Денис Драгунский - Бог, страх и свобода

Но действительно, парламентаризм есть стимулятор национализма. Вернее, двух национализмов: этнического и, так сказать, общенационального. Но тут возникает интересная диалектика: «общенациональный национализм», то есть институциональное оформление и массовое осознание своего отечества как чего-то единого и обособленного от других отечеств, предшествует национализму этническому. Больше того, является для него необходимой предпосылкой — необходимой в прямом смысле: не обойти.

Еще больше: я убежден, что не только этнический национализм (безразлично, национализм меньшинств или национализм большинства) вторичен по отношению к идее и институтам отечества. Сами этносы как осознаваемый институционально оформленный — а не просто наблюдаемый извне феномен — вторичны по отношению к нации (нации-государству или нации-отечеству). Иными словами, не этносы сливаются в нацию, которая потом становится политическим и даже мирополитическим организмом (отечеством, страной), а как раз наоборот — отечество-страна как действующее лицо мировой политики создает нацию (свою популяционно-идеологическую внутренность), а уж из нации в процессе демократического развития выделяются этносы-меньшинства.

Сказанное, разумеется, не означает, что я отрицаю существование этносов-племен. Ни в коей мере. Но это — этносы-в-себе. Они живут себе на периферии мировых политических процессов, осознавая свои различия согласно законам Ф. Барта и отвечая на вопросы приезжих антропологов. Этносы-для-себя — это уже меньшинства внутри большой нации, которые стремятся отгрызть кусок от большого и красивого тела родины. Или нанести ей какие-то иные обезображивающие повреждения.

Формирование понятий об отечестве как о едином теле исчерпывающим образом (на мой, разумеется, взгляд) проанализировано Эрнстом Канторовичем в его известной статье «Умереть за родину» (1951). Поскольку родина и народ суть в равной мере Тело Христово, пишет Канторович, то смерть за родину с XIII примерно века приравнивается к смерти за Христа с последующим попаданием в рай. Добавлю, что посягательство на целостность отечества чаще всего описывается телесными метафорами. «Резать по живому» — фраза самая распространенная и самая памятная для нас, бывших советских людей. Отсюда какая-то плотская враждебность к национализму меньшинств.

Демократическое государственное устройство (в том числе пакет коллективных прав) и парламентаризм как залог публичной дискуссии всячески способствуют и институированию этносов как политических суб— или паранациональных организмов и, соответственно, расцвету этнического национализма.

О современном этническом национализме написаны сотни книг и без счета статей (среди них и работы автора этих строк). Но в этих заметках я сосредоточусь на национализме отечества, национализме, если можно так выразиться, интегральном — вернее, пытающемся интегрировать весьма разнородное население страны в некое общее для всех целое, связанное какими-то надежными — но не совсем понятно какими — узами. Одним словом, интегрировать население в нацию. И одновременно отдифференцировать нацию, понять и затвердить, чем она отличается от других.

Здесь возникает вопрос о так называемой «национальной идее».

Прежде, чем начать разговор о национальной идее для современной России, о попытках ее сформулировать, выразить или хотя бы почувствовать, хотелось бы сделать ряд оговорок, так сказать, методологического плана.

Во-первых, национальная идея изобретается, как правило, post factum. Даже американские колонисты XVII века, охваченные религиозным энтузиазмом, сначала должны были расселиться в Новой Англии, а уж потом объявить себя Новым Израилем.

Во-вторых, национальная идея есть явление скорее верхушечное, чем народное. Вряд ли соловьевская «La Idee Russe» могла достучаться до русского народа — и не только потому, что эта статья была написана по-французски. А потому, наверное, что идея триединства церкви, общества и государства, а также христианского экуменизма была слишком уж высокоумна. Национальная идея может стать массовым феноменом в пору массовых же народных движений — переселений, реформаций, революций, войн или заметных идейных брожений. Однако здесь тоже возможны вопросы. Трудно судить, насколько весь русский народ в середине 1870-х гг. так уж страстно стремился воздвигнуть крест над Святой Софией, освободить братьев славян от османского ига и объединить их под властью российского самодержца. Или, например, все ли российские «красные» были охвачены идеей Мировой Революции. Легитимация народным мнением имеет очень давнюю традицию и весьма высокую ценность, поэтому нельзя исключить, что идеологи выдавали и продолжают выдавать собственные мысли за народные чаяния.

В-третьих, даже как верхушечное явление национальная идея имеет значение скорее объяснительное, чем предсказательное. И уж конечно, ее не следует путать с инструментами массовой консолидации. Здесь связь если и существует, то многоступенчатая, опосредствованная. Поэтому, даже сочинивши какой-нибудь красивый призывный лозунг, не следует тешить себя надеждой, что он «овладеет массами и станет материальной силой» без специальных и весьма дорогостоящих пропагандистских усилий. Поэтому, кстати говоря, ничем не кончилась затея десятилетней давности, когда группу интеллектуалов поселили в резиденции «Волынское» и поручили изобрести современную русскую идею.

В-четвертых, надо иметь в виду, что само словосочетание «национальная идея» может пониматься двояко. Оно может означать идею нации (то есть представление о стране, народе, государстве) — или же идею, которая нацией руководит. Грубо говоря, речь идет либо о национальном самоанализе, либо о коллективном проекте для нации (о национальном проекте в первоначальном смысле слова). Может показаться, что одно невозможно без другого, но прямой связи здесь нет, хотя в идеальном случае хороший проект для нации, определяющий пути ее развития, опирается на результаты самоанализа нации, на согласованные представления о том, что она такое. Но в реальности национальные проекты — прерогатива правящей элиты, а национальный самоанализ — занятие независимых интеллектуалов. Объединение интеллектуалов и властвующей элиты приносит печальные плоды. Интеллектуалы начинают впрямую обслуживать власть и тем самым резко снижают качество своей работы. Другой вариант — интеллектуалы как власть. Это сформулированный Платоном идеал государства, которое отнимает свободу у всех, и в первую голову у самих интеллектуалов. Тут о качестве интеллектуальной работы вообще говорить не приходится.