Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6400 ( № 2 2013)

Не знаю, есть ли бог.

Не рассудить науке.

Но вера есть.

Да верую и сам.

Во глубине души,

вновь простирая руки

к пресветлым небесам

Рюрик Ивнев.

Дневник. 1906-1980. - М.: Эллис Лак, 2012. - 880 с. - 2500 экз.

Дневники Рюрика Ивнева (Михаила Александровича Ковалёва; 1891-1981), поэта, прозаика, перевод[?]чика, мемуариста, охватывают почти семьдесят лет прошлого столетия, передают атмосферу литературной и общественной жизни страны той эпохи, показывают нравы и противоречия времени, описываемые без всяческих прикрас. Книгу составляют мемуары и воспоминания одного из представителей Серебряного века о своих товарищах по литературному цеху, дневниковые записи и письма, воссоздающие живую атмосферу эпохи. Весной 1915 года Ивнев знакомится с С. Есениным и вводит его в столичную литературную среду. В первые дни Октябрьской революции Р. Ивнев явился к Луначарскому с предложением своих услуг по налаживанию связи новой власти с интеллигенцией и вскоре стал секретарём А. Луначарского. Начинал Ивнев как футурист. В последующие годы примкнул к имажинистам и выпустил сборник стихов "Солнце во гробе" (1921), куда вошли 25 отобранных С. Есениным стихотворений. В полном объёме дневник публикуется впервые.

Алексей Жеребин.

От Виланда до Кафки: Очерки по истории немецкой литературы. - СПб.: Издательство имени Н.И.Новикова, 2012. - 480 с. - 1000 экз.

Известный петербургский германист Алексей Жеребин одним из первых задумался над методологией отечественного сравнительного литературоведения, указав, что исследования русских учёных на чужом поле "нередко и очень успешно подменяются русской перспективой". Глубинный характер восприятия каждого исследователя обусловлен кодом его национальной культуры, и эта на первый взгляд ущербность имеет свои выгоды, которые стоит научиться извлекать. В полном соответствии с этой мыслью Жеребин ведёт нить исследования от истории русской германистики через историю немецкой литературы XVIII-XIX вв. (Виланд, Лессинг, Песталоцци, Новалис, Гейне) к интереснейшему разделу, где рассматривает литературные взаимосвязи. Вот лишь некоторые из них: влияние шиллеровского мотива бунта на психологию героев Достоевского, Томас Манн, познающий "святую русскую литературу", восприятие творчества Кафки в эпоху коммунизма. Особо следует отметить академический характер исследования и подробную библиографию.

Катя Шведова.

Небо в ромашках. Повесть для детей и их родителей. - М.: Зебра Е, 2013. - 384 с. - 3000 экз.

Когда мама и дочка дружат - это приятно и весело. Но когда мама не выдерживает жизненных испытаний и дочка берёт на себя заботу о ней, это, пожалуй, грустно. Катя Шведова написала светлую и весёлую, умную и грустную книгу, которую не стоит просто давать детям в надежде, что они во всём разберутся сами. Гораздо лучше вместе с ребёнком шагнуть навстречу этой обычной, но очень сложной житейской истории. Что правильнее: быть всегда вежливой - или не быть овцой? Как лучше: говорить только правду - или успокаивать себя тем, что лжёшь во спасение? Могут ли родители устать от детей? Должны ли дети быть похожими на родителей? Почему дети бывают грубы, а взрослые - несправедливы? Каждый вопрос заслуживает педагогического трактата, но Шведовой удалось поразмыслить над ними в художественной, легко и плавно написанной повести. Нужно много трудиться, чтобы заслужить толику счастья, и когда оно наконец дастся в руки, то согреет и самых близких нам людей.

Непоспешное откровение

ЖУРНАЛЬНЫЙ ВАРИАНТ

Альманах литературной студии "Кипарисовый ларец" - Издательство Литературного института им. А.М. Горького, 2012. - 568 с. - 500 экз.

30 лет назад умер Юрий Павлович Казаков. Дожив до начала 80-х, в последние 10-15 лет он писал мало, хоть были и удачи, и замыслы. Есть уб Казакова вещи, обращённые к сыну и принявшие новую интонацию, но в целом проза его не повзрослела, не остепенилась, замерла в лирическом прикосновении к Русскому Северу, к широколиственным лесам Тарусы. Тот период, самый плодотворный, он провёл не один, с ним была любимая женщина, о жизни с которой написаны и "Двое в декабре", и "Осень в дубовых лесах". В альманахе Литинститута "Кипарисовый ларец" за 2012 год опубликованы воспоминания Марины Дмитриевны Литвиновой. Хорошо, что это произошло именно сейчас - не позже и, что ещё важнее, не раньше.

Мемуары Литвиновой читаются как откровение - да так оно и есть, только это не выплеск эмоций, не желание что-то доказать, а задумчивый взгляд в прошлое, как в воду, - взгляд когда-то нежно любившей женщины, умудрённой наблюдательницы, принимающей самоё себя не без удивления и со светлой печалью: мы были так молоды, мы так много значили друг для друга, и вот я стара, а его уже много лет нет на свете!

Марина Литвинова и Юрий Казаков были вместе пять лет: с июня 60-го по июнь 65-го года. Июнь неслучаен, июнь - это её день рождения, любимый праздник Казакова, когда лето в расцвете. Праздники - повод для встречи, но они и обременяются необходимостью встречи: она сталкивает, и раскалывает подточенных размолвкой людей. А Казаков пил. И, напившись, бывал неуравновешен, болезненно ревнив и груб. Дело даже не в этом.

Писатель эгоцентричен. Он очень нуждается в спутнике, который обходит вкруг него по орбите, но тот факт, что его Земля светит не только отражённым солнечным, но и собственным светом, для писателя иногда болезнен. "Не пиши, испортишь", - говорил Казаков Марине, когда она придумывала сюжет для нового рассказа. "Я напишу сам". Но сам на подсказанный сюжет он писал редко, что и понятно: писатель свободен. А тот, кто любит писателя?

Мемуары Литвиновой звучат задушевным комментарием - к письмам, радостным, отосланным и выстраданным, но неотосланным, к "диким историческим письмам", над которыми Казаков посмеивался, к нежным, а иногда нарочито-прохладным, её и его письмам; комментарием к недописанным дневникам, к кадрам кинохроники, которую бережёт память. И не только её память. Последнее письмо от него - в 1970-м, и тоже июнь: "Всё-таки, как я теперь думаю, не зря свела нас судьба, много было хорошего всё-таки у нас[?] только у тебя и у меня, только у нас с тобой! Ну скажи на милость, с кем бы ты, к кому бы помчалась в Таллин, в Крым, в Кемь, в Мурманск, в Печоры, в Алма-Ату?.. И ещё есть Вилково и Таруса[?] Наша палатка на берегу речки, костерок, дымок[?] Ты помнишь?"

Она помнит даже и лучше него, в конце жизни уставшего от болезней, прикреплённого к месту. Помнит, как, гуляя близ леса в Печорах, они признавались друг другу, что оба любят Второй концерт Рахманинова, - и тут же услыхали его; помнит молчаливых и щедрых стариков и старух из русских деревень, у которых они снимали скромные бедняцкие комнаты, и священника, крестившего её; помнит, как бродили по тундре и спали под открытым небом на оленьих шкурах, как плыли на лодке в устье Дуная, раздвигая руками тростники, и как осталась она в незнакомом Мурманске одна и совсем без денег - денег тогда почти не было, их стало больше потом, когда начались богатые санатории и появился дом в Абрамцеве, но это уже другая, не её история.