Владимир Бобренев - Без срока давности

— Это из здешней подсобки, — объяснил он Могилевскому. — Окорочок молодых поросят делают по особому моему рецепту. Попробуй, только обязательно с хреном!

Григорий Моисеевич не стал больше ждать приглашения, сделал себе бутерброд, который густо намазал хреном, откусил и, еще не прожевав, поморщился: ядреный хрен ударил в нос, и на глазах выступили слезы.

— Хор-рош, ничего не скажешь. Арестанты выращивают?

— Ну а кто же? Они самые. Ладно, давай выпьем. Холодно сегодня. Почти весна началась, да отступила. Опять приморозило. Попробуем, коли тебе интересно, «коммунар-скую» традицию соблюсти: пять обязательных лафитников «батьки Бокия». Он меньше не признавал. Хоть и расстреляли его как врага народа, но мужик он был стоящий. Широко жить умел. Веселую компанию очень любил. Еще с Соловков. Да сейчас разве разберешься, кто враг, а кто свой? Ну да ладно. Вперед!

— Будем здоровы, — поддержал Могилевский.

Они выпили. Потом с минуту молча сидели, наслаждаясь приятно захватывающим тело теплом.

— Меня сегодня утром товарищ Берия вызывал. Давал разные поручения. Про тебя вспомнил. Говорит, надо посодействовать, обустроить лабораторию Могилевского так, чтобы все было организовано на соответствующем уровне, — заговорил, смачно хрустя огурцом. — Дело он задумал стоящее. «Яды — это наше оружие», — сказал нарком. Умная мысль, ничего не добавишь. Мужик он хваткий. Оказывается, еще в Грузии, когда Лаврентий Павлович руководил там ГПУ, такое же дело затевал. А если твою лабораторию укрепить, расширить, то можно и ранг управления получить. А это, сам понимаешь, чины, оклады, штатные единицы, персональная машина.

— Я, собственно, еще не успел спланировать, что и как. Оно конечно, без вашей помощи, товарищ Блохин, справиться с поставленной задачей будет невероятно сложно, — скромно заговорил Могилевский, явно ободренный словами Блохина. — Тем более мне, человеку в вашей системе новому.

В отличие от коменданта НКВД, всегда выбиравшего тему и тон разговора с собеседником по собственному усмотрению, Григорий Моисеевич, знавший Блохина недавно, позволить себе подобные вольности еще не решался и обращался к нему не иначе как на «вы». Все-таки между ними существовала дистанция огромного размера. По реальной власти Блохин занимал высокую ступень в иерархической лестнице НКВД и неофициально шел сразу после заместителей наркома. Хотя звание у него было относительно невысокое, но всегда вхожего к Берии коменданта НКВД побаивались даже некоторые заместители, не говоря уже о начальниках рангом пониже.

— Да ты особо не волнуйся, — продолжал Блохин. — Давай поднимем по второй за успех общего дела. Если уж интерес к твоей лаборатории проявляет сам товарищ Берия, значит, работа действительно стоящая. Лаврентий Палыч ничего зря не говорит и не делает. В этом очень скоро все могут убедиться.

Блохин опорожнил бутылку и убрал ее под стол. Достал из кармана шинели вторую. Долил граненые стаканчики до самых краев. Решительно выпил. Григорий Моисеевич от компаньона не отставал. После пятого стаканчика, завершавшего традицию Бокия, Могилевский явно приободрился — и его потянуло на задушевный разговор.

— Вы, товарищ Блохин, в НКВД, считай, второй хозяин. Вся Лубянка в ваших руках. Ни туда, ни оттуда без вас никто шагу сделать не посмеет. Разве что прокурор…

— А они мне что? — вытирая салфеткой лоснившиеся губы, усмехнулся Блохин. — Да не признаю я никаких прокуроров. Это они там где-то у себя надзирающие, а к нам в НКВД без моего ведома никто не сунется. Ни один часовой на порог не пустит.

— Разве у нас прокуроры вообще не появляются? — осторожно продолжал выпытывать Могилевский, дабы убедиться, не исходит ли отсюда какая-нибудь опасность для его работы. Что ни говори, а экспериментировать-то придется над живыми людьми. Большинство из них, если не все, будут отравлены. И если прокуратура будет в курсе дел лаборатории… Сегодня его поддерживают, а чем все это может обернуться завтра — никто не знает.

— Да не бойся ты, — еще не распознав интерес Могилевского, успокоил его комендант. — Ну и что с того, если бывают. Да, иногда захаживают. Только не для проверок и надзору, а для допросов арестованных. Им специальные кабинеты выделены. Вот туда их пускают, а дальше — ни шагу. К примеру, надо посетить какого-то заключенного. Ну жалобу если кто написал в прокуратуру или арестант из влиятельных прежде лиц. Но это все решается заранее. Поступает команда, какие методы можно применять, а какие нельзя. К которым пускать прокурора, к которым нет. Но если даже и позволят встретиться с прокурором — за разрешением все равно ко мне. Для меня главное, чтобы официальный заказ был оформлен по всем правилам. Такой порядок.

— Понятно, — вставил Могилевский.

— Ну приведут этому прокурору по моей команде человека, — продолжал Блохин. — Поговорят о том о сем несколько минут — опять же в присутствии моих людей. И все — будь здоров. Заключенный отправляется опять на тюремные нары, а прокурор — на волю. Пока… Ха-ха!

— В камерах, значит, прокурор не появляется.

— Появляется — только в качестве арестанта. А чтобы пустить прокурора в саму тюрьму, на этажи, в камеры!.. — воскликнул Блохин. — На моей памяти такого ни при Ягоде, ни при Ежове не было. Не думаю, чтобы товарищ Берия стал менять эти порядки. Да ты и сам подумай, зачем ему посторонние люди в своей вотчине? Особенно эти прокуроры! В общем, я прокуроров сторонюсь и контактов с ними стараюсь не поддерживать. Незачем мне это.

— Ясно, — удовлетворенно кивнул Могилевский. — Это я к тому, что, если при выполнении задания товарища Берии у нас будут смертельные случаи, как быть с этим.

— Вот ты о чем! Все-таки бо-и-шшься, — засмеялся Блохин. — Да не думай ты об этом. Занимайся своим делом, которое тебе поручил товарищ Берия. И все. Материал тебе буду поставлять лично я из категории списанного. Все твои будущие клиенты — приговоренные к высшей мере наказания. Это же враги народа. Соображаешь — враги, а потому жалеть их не за что, сочувствовать опасным преступникам — тем более.

Блохин отхлебнул два больших глотка. От водки его квадратное лицо раскраснелось. На гладкой, лысой, без единого волоска, голове заблестели капли пота. Комендант становился все более словоохотливым и поглядывал на Могилевского с какой-то отеческой добротой.

— Так, говоришь, прокуроры. Были они у меня как-то в Варсонофьевском переулке, что возле основного здания НКВД. — Блохин положил на кусок свинины пол-ложки хрена, засунул в рот, стал жевать, но через мгновение широко открыл рот, застонал, хватанул еще стаканчик водки. Слезы брызнули из глаз. — Ох и злющий хрен, так его мать! Видать, стерва баба делала. Я, кстати, и твою лабораторию думаю там же разместить. В Варсонофьевском. Рядом с расстрельным подвалом.