Максим Кантор - Сетевые публикации

Как сделать промежуточный продукт труда мене важным нежели цель трудового процесса?

Мне представляется, что Брут и Катон предложили бы приватизацию приватизаторов.

Это не означает революцию и изъятие собственности — это означает привлечение собственников к общему трудовому процессу.

Всякий капитал, возникший благодаря приватизированной народной собственности, должен быть приватизирован как бы «поверх» сегодняшней принадлежности — причем приватизирован не одним человеком, но обществом, как единицей права.

Эта вторая приватизация не отменяет первую, она накладывается сверху, для того, чтобы капитал работал не на одного собственника, но непосредственно на общину.

Причем работал не опосредованно через налоги — а прямо, так же точно, как он кормит первого собственника.

Капитал должен нести ответственность за конкретные судьбы, за пенсии, образование, жилье. Следует сделать смердов собственниками собственника, хозяевами хозяев — появятся сотни тысяч людей, которые регулярно получают дивиденды от производства. Они будут владеть акциями акций — получая их по праву свободнорожденных.

Этот общественный принцип, наложенный поверх принципа частного, — даст возможность людям чувствовать себя единым народом.

Акции второй приватизации будут принадлежать бабушкам и таксистам, студентам и домохозяйкам — они будут знать, что символический труд работает и на них.

Таким образом, труд снова станет всеобщим достоянием и вернет себе субстанцию культуры. Надо полагать, что со временем это ликвидирует символический характер труда и позволит вычеркнуть лишние нули — но не ценой войны. И труд, и высокий досуг — все общее. Народ един, человек состоит из многих людей.

Разумеется, экономист рассмеется: Бруту и Катону объяснят с цифрами в руках, что эффективность производства от такого распределения стократно снизится. Очевидно, что собственник не будет заинтересован в таком доходе, не будет стимула отдавать распоряжения по телефону и есть бифштексы на важных встречах. Прогресс отодвинется в невообразимо далекие времена и общество будет жить, буксуя.

Пожалуй, на Катона такой аргумент не подействует.

Он скажет: Но общество и так живет не ради прогресса, а ради промежуточного продукта труда, ради сегодняшнего неравенства.

Он скажет: заботьтесь о справедливости — остальное приложится.

А если вы не считаете это главным, работник госбезопасности будет «трудиться на износ», пестуя промежуточный продукт труда — насилие и власть, а вовсе не право и свободу. И сочный кащей будет копить деньги, уверенный в том, что его частные накопления — суть гарантия общей свободы. И авангардист второго помета будет развлекать богатых клиентов, считая, что представляет свободное искусство. И мещане будут сравнивать свой персональный успех с нуждами народа и говорить, что народ не дорос до понимания подлинной свободы, которая в менеджменте и лакействе.

И это нравственное уродство будет выдаваться за цветущую цивилизацию — как то уже было в гниющей Римской империи.

Поразили две вещи — пустота и трусость.

Будто бы революция: нервничают, протестуют.

Будто бы раскол в обществе: на якобы либералов и якобы охранителей.

Будто бы рост самосознания: пишут мнения все, кто в газете, кто в блоге.

Будто бы храбрость: хамят Патриарху, дерзят президенту, многие вынули фигу из кармана.

Но прошел год, а вспомнить нечего.

И охранительство пустое — нечего охранять, дрянь одна; и либералы липовые — свобода, это когда для всех, а не для избранных.

Чиновники несимпатичные, защищать их от оппозиции не хочется. Но оппозиции нет.

Те, кто называют себя «либеральной интеллигенцией» — не либералы и не интеллигенты, обычные журналисты третьего сорта.

Обидно за термин.

И революции никто не хочет, и программы никакой в природе нет.

Страшнее всего не Патрирху нахамить, а поссориться со своим сырым и теплым кружком.

Все говорят ровно одно и то же.

Игрушка была такая: заводной пупс.

Можно ничего не писать: поставьте несложную поограмму — и пупс будет печатать страницы: бим-бом, бим-бом. Бим — охранительство, бом — оппозиция.

Новые вялые шумят — но тихо; пупсу нечего сказать сегодня, и завтра тоже ничего не будет.

Вот и я писал здесь заметки. Теперь стыдно. Больше писать заметок не буду.

Следовало сказать просто:

Граждане, не слушайте пупсов — у них нет никаких мыслей, они просто деньги зарабатывают за то, что вас будоражат дурью. Не принимайте участия в карнавале, не охраняйте то, что не охраняется, и а если боретесь, то решите, за что надо бороться.

Боритесь за знания, за ремесла, за семью.

Идите в библиотеки, там и боритесь: читайте книги.

Будьте в следующем году умнее.

Спасибо всем, с вами было хорошо!

Разговор о «новой русской революции» начал Дмитрий Быков статьей «Мафия или секта?» (см. «Новую», № 124 от 9 ноября). Быкову отвечает Максим Кантор.

Крупный финансист, посетив дом Маркса в Трире, написал в книге отзывов: «Здесь жил автор самой наивной экономической программы человечества». Через два дня обвалился фондовый рынок, и финансист отреагировал так: «Все равно это не конец капитализма». У капитализма много возможностей спастись: инфляция, война, коллективизация. Когда сытые видят, что их власть под угрозой, начинается бунт сытых. Эта революция не уступает социалистической по размаху. Сегодня, когда снова заговорили про революцию, хорошо бы уточнить, о какой именно речь.

Революция социальная не может произойти по простой причине: чтобы подхватить лозунг, надо говорить на языке оратора. А общего языка нет. Сожаления об идее Октября понятны, но социальную революцию в XXI веке не сделать, оперируя словарем века XIX. Великая французская, Великая Октябрьская обладали метаязыком, который объединял все профессии, все возраста, а в случае Октября — все нации и сословия. Ленин писал о трех источниках и трех составных частях марксизма, имея в виду это: требуется инструментарий понятий, объединяющий людей, такое оружие куют веками. Для того чтобы понятия Свобода, Равенство, Братство, начертанные на знамени, провели батальон марсельцев до Тюильри — требовался век Просвещения. Для того чтобы апрельские тезисы волновали толпу — требовался век работы марксистов. То же относится к германской революции, которая была узурпирована Гитлером на основе общей понятийной базы. Даже перестройка выработала немудрящий язык, унаследованный от шестьдесят восьмого года (гласность, права человека, независимость частного сектора и т. п.). Никакой из перечисленных языков сегодня не годится. В обществе, столь прочно разделенном на страты, что интересы одной страты не пересекаются с интересами другой, общий язык вообще проблематичен. Мы отменили борьбу классов, но отчужденность социальных групп — явление не менее страшное. Интересы политиков, интересы деятелей современного искусства, интересы представителей медиа и интересы пенсионеров суть интересы разных корпораций: они встречаются на рынке, но не совпадают. Поэтому лозунги демократических партий мгновенно оказались скомпрометированы — они представляют корпоративный интерес, но звучат как общезначимые. «Хочешь жить, как в Европе, — голосуй за правых!» Трудно представить бабку из Пензы, которая хочет жить, как в Европе, с чего бы ей голосовать за правых? Общего дела нет в принципе. Отменили горизонтальную нарезку общества (классы), но нарезали пирог вертикально. Если учесть при этом, что горизонтальная нарезка все равно существует, отменяй ее или нет, то общество выглядит мелко нашинкованным, как капуста перед употреблением в щи. И какой же язык может объединить людей, старательно разъединенных? Неловко развивать метафору, но нашинкованную капусту объединить может только кипяток — ну так ее и варят. А сделать опять кочан — трудно.