Максим Кантор - Сетевые публикации

Благодаря феномену финансового капитализма произошло качественное изменение в социуме. Мы наблюдаем торжество либерализма: если тоталитарные режимы стращали главенством народа над индивидом, то отныне индивид стал намного важнее народа. Правда, не любой индивид, но особо отличившийся. Скажем, миллиардер N значит в этом мире больше, чем Болгария. У него просто денег больше, чем у всей Болгарии. И безразлично, что сделает или не сделает Болгария в будущем: даст ли новых Кирилла и Мефодия. Этот баланс сил пребудет без изменений — разве что Болгария будет постепенно терять свое значение.

Разумеется, это касается не только русских. Это даже не тот пресловутый «золотой миллиард», который так любят обсуждать левые. Речь идет о тысячах (отнюдь не о миллиарде) лиц, которые значат столько же, сколько остальной мир. Это не заговор, фигуранты процесса не сидят в масонских ложах, это просто реальное положение вещей. Если угодно, случившееся с миром — просто ответ на заданное математическое уравнение. Символическая стоимость огромной массы денег уравняла в значении некоторых людей — и народы. Можно поспорить с тем, что цифры на бумаге такая же реальность, как люди из мяса и костей, но многие мыслители потратили силы, дабы убедить нас, что символический обмен реальнее реальности — и вот вам продукт символического обмена, гомункулус, выведенный в реторте.

Современный герой — люмпен-миллиардер; он и такие, как он, решают судьбу общества. Критично то, что мы имеем дело с умалишенными, поскольку для рассудка человека не может пройти бесследно осознание того, что он и мир равновеликие величины. Ответ в конце учебника верен: именно как следствие либерализма и развития отдельной личности, как следствие символического обмена появится человек, равный (в символическом значении) миру. Математическое уравнение не брало в расчет того, что этот человек сойдет с ума. Но можно было догадаться — и Ницше в конце жизни спятил и окончил дни, выкладывая на столе узоры из фигурного печенья.

Полагать, что безумцы смогут договориться по поводу кризиса или терроризма — значит стать безумцем самому. Они не будут договариваться.

На нашей почве положение усугубляется тем, что основная российская проблема — переизбыток населения. Во время демографического кризиса это звучит цинично, но так было всегда, с этой проблемой сталкивались и Петр, и Столыпин. Народу в России больше (и это несмотря на водку, лагеря, войны и эмиграции), нежели потребно по условиям недоразвитой промышленности. Проще говоря, людей нечем занять. Петр Аркадьевич, человек несентиментальный, готов был вешать и сажать, лишь бы разрушить привычный уклад русской общины, ему все мерещилось, что он наладит производство, займет людей, пристроит к рабочим местам, если погонит в города. С этой неблагодарной, негуманной проблемой сталкивается российская власть всегда — люди есть, а промышленности нет. С одной стороны, элите хочется прогресса и устриц, чтобы интерьер был как у европейцев, но чем совершеннее метод производства, тем меньше людей надобно у станка, а куда их, чертей полосатых, девать? Пока мужики валят лес и плетут пеньку, а девушки поют на сенокосе протяжные народные песни — еще куда ни шло, а если отменить натуральный обмен? Если поверить в финансовый капитализм — не определишь же сто пятьдесят миллионов в брокеры? Разве что Сталин лагерями, войнами и Беломорканалом на какой-то момент имитировал всеобщую занятость — однако социализм сгнил, и осталась сырьевая держава.

Сколько человек надо на обслуживание трубы и банковское дело? И что делать с лишними людьми?

Проблема лишнего человека, поставленная русской литературой в годы натурального обмена, обернулась в годы финансового капитализма проблемой лишнего народа. Люди оказались лишними, а вовсе не отдельный героический человек. Он-то, удачливый предприниматель, ловкач, он-то как раз не лишний. А вот всех остальных куда девать — не ясно.

Правды ради надо сказать, что проблема «лишних людей» — проблема всемирная. Во время колониализма люди были весьма нужны, в период глобализации — нужны не особенно. Их надо кормить, одевать, учить азам демократии, рассчитывать на их голос на выборах, их надобно развлекать — а дохода с них не так уж и много. Чем еще, как не абсолютной никчемностью себе подобных, можно объяснить тот факт, что богатый Запад оставляет умирать Африку. Сегодня мы удивляемся тому, что помощь Греции обсуждалась так долго, но про Африку уже и не спрашиваем.

И разве несправедливо будет заключить, что черствость, проявленная однажды к дальнему, рано или поздно проявится и в отношении ближнего. Сначала стали не нужны одни люди, далекие, потом — близкие, и, в конце концов, сверхчеловек поймет, что ему не нужен никто. Он и есть мир — остальные не в счет.

Черчилль сравнил российскую политику с борьбой под ковром: неизвестно, что под ковром происходит, но порой из-под ковра выбрасывают труп.

Сравнение неверно: убивают не тех, кто находится под ковром. Их в последние годы научились отправлять на почетную пенсию. Убивают совсем других.

Взрывы в метро помимо того поражают бедных: богатые и властные там в восемь утра не окажутся.

Российская политика действительно проходит под ковром — этим ковром жизнь народа отделена от власти. Там, под ковром, комфортно и интересно: борются за власть на рублевских виллах, на горнолыжных курортах, на презентациях и саммитах, а трупы выбрасывают из блочных многоэтажек, из вагонов метро — из той бедной жизни, которую власть обязана защищать.

Борьба под ковром у нас особенная: кто бы там ни побеждал — но из дома напротив постоянно выбрасывают трупы.

Именно тогда, когда власти потребовалось провести очередную шоковую терапию в обществе, — тут-то террористы и подоспели. Именно тогда, когда все заговорили о том, что теперешний режим надоел — тут и показали, что режим недостаточно тверд. Или показали его гниль? Не разберешь, кому выгодно. Сегодня уже все говорят о том, что в обществе зреют перемены — и перечисляют недуги, которые надо вылечить. Вчера еще — не говорили. Было все то же самое: чекисты у власти, госмонополии, коррупция, демографическая катастрофа, коллапс образования и науки. А заговорили о переменах сегодня. Назрело?

Если в доме живут воры, а хозяин кладет на стол три рубля, можно ли ожидать, что три рубля никто не возьмет? Когда Путин совершил свою виртуозную рокировку, все признали, что маневр по сохранению власти выполнен элегантно, не подкопаешься. Тот факт, что президент росчерком пера может уволить премьера, не пугал: договоренность полная. И вдруг взрывы — а значит, случился дисбаланс власти. И разговоры о том, что пора все менять. И призывы к гражданской активности. Позвольте — от прошлого года не поменялось ничего. Или поменялось?