Максим Кантор - Сетевые публикации

Так происходит и сегодня.

Фашизм это, прежде всего, нео-язычество.

Фашизм — это культ власти и силы.

Фашизм всегда начинается с отрицания Рембрандта.

Фашисты мнят себя наследниками великих эпох — но наследуют они лишь одному язычеству.

Фашизм начинается с того, что один сегмент культуры — и это всегда властное язычество — провозглашают прогрессивным по отношению ко всей культуре в целом.

Фашизм начинается с того, что ради понятия «прогресс» выбрасывают из музеев шедевры прежнего времени — прежде всего, гуманистические и христианские картины.

Фашизм начинается с того, что прогресс делается агрессивен.

Абсолютно неважно, в какой форме этот самый НОВЫЙ ДУХ ВРЕМЕНИ отольется сегодня — важно лишь то, что классическая гуманистическая культура, культура «не радикальная», культура христианская — будет в который раз сметена языческими тотемами.

Музей в Берлине был невероятен прежде всего тем, что это великий музей христианского искусства — и его построили в сердце Пруссии, в том самом Берлине.

А теперь пруссаки музей закрывают.

Именно тогда закрывают, когда весь мир поворачивается к фашизму, — видите вы это или нет.

А если вам нужен символ, так вот он: Йозеф Бойс, чьи инсталляции будут отныне выставлены вместо картин Рембрандта, был самым натуральным фашистом и летал над Белоруссией.

Вот такой «акцией» завершилась Берлинская весна.

Справка: Несколько читателей возмутились моим сообщением о том, что Картинную Галерею в Берлине (Гемельдегелери) закрывают и открывают музей современного искусства с инсталляциями Бойса.

Так, читательница Бубнов пишет «что не надо верить МК ни в чем», а другая дама (забыл, увы, фамилию) сообщает, что все «передернуто».

Сообщаю, что не «передернуто», увы, — ничего.

Богач по фамилии Маркс, коллекционер Йозефа Бойса, действительно передал Берлину свою коллекцию с условием ее непременного показа в лучшем месте — и совместными усилиями выбрали вот это место — Картинную Галерею классики.

Сообщаю также, что процесс, описанный мной — общего характера.

В это же самое время идет борьба за спасение Бодлеановской библиотеки в университете Оксфорда — старейшей сокровищницы. Дело в том, что сверхбогатый донатор Мартенс основал в Оксфорде «институт 21 века» — аналогичных институций много, это вечный дискурс ни о чем, но денег он дал немерено и свое имя прославил на бронзовых табличках. И вот здание, которое было хранилищем античных книг, отдано под институт «современного дискурса» — это было условием богатого донатора, он захотел именно здесь. Это часть Бодлеановской библиотеки, не главный корпус, но очень большая часть — так что, приходится хранение перемещать в главный корпус и менять зал, и менять здание, ужимать пространство. Это общий процесс: деньги и самодовольное желание отметиться в современной культуре — отвергают прочую культуру.

Шанс прославиться, совершив что либо по ведомству культуры, — у Мартенса был невелик. Но вот закрыть часть Бодлеанской библиотеки, или объявить Бойса равновеликим Рембранту по значению — вот это он может. И решающую роль здесь играют деньги. Они думают купить себе бессмертие. Надолго не купят — но десяток лет испоганят.

Это РОВНО ТОТ ЖЕ ПРОЦЕСС что и открытие галереи Шилова в Москве — или музея Глазунова напротив Пушкинского.

И тот, кто этого не понимает, — не понимает очень многого.

Между Бойсом и Глазуновым разница вообще исчезающе мала — оба националисты, оба создают плакатное искусство.

Донатор инсталляций Бойса в Берлине — хочет поместить их именно в Картинной Галерее классики. Донатор «Института 21 века» — хочет разместиться именно в античной библиотеке. Хотя и у того и у другого — есть деньги на отдельное здание. Но если их собрания будут существовать отдельно, тогда их могут и не заметить.

Надо сказать (это говорю тем читательницам, которые могут предположить, что я пристрастен к судьбе музейной коллекции), что моего персонального интереса тут нет: моя большая гравюра «Встающий» находится в собрании Гемельдегелери, а в собрании Маркса находится холст Любовники (который не люблю). Впрочем, правда и то, что терпеть не могу инсталляции как таковые — ну, некоторые не любят, когда ножом по стеклу или тараканов. Бывает.

Спасибо за интерес.

В искусстве есть понятие «контрапункт», кульминация сюжета.

Пункт против пункта, утверждение против утверждения, две темы столкнулись.

Если не нужно разрешить вопрос, разобраться в переживаниях, отличить хорошее от плохого — то обращаться к искусству нет нужды.

Тварь дрожащая — или право имею; быть — или не быть; война — или мир; красное — или черное; коварство — и любовь; Дон Кихот — и Санчо; Карлсон — и Малыш; одновременное развитие двух тем необходимо и в детской книжке.

Даже в бесконфликтном романе «Винни Пух» представлены полярные взгляды: Пяточек предлагает положить в Ловушку для Слонопотама желуди, Пух настаивает на меде, в итоге Пух кладет в ловушку горшок, но мед съедает. Ловушка с пустым горшком — конрапункт произведения, образ собирает противоречия воедино.

Классическое искусство использует прием контрапункта, наделяя образ двойной природой: великие скульптуры имеют разнонаправленные векторы движения — Дискобол закручивает движение форм в двух противоположных направлениях; герои романов вступают в противоречие сами с собой — Гобсек скуп и благороден; Лир безумен и мудр. Щека Богоматери, розовая и живая щека — прижатая к желтой мертвой щеке Христа — есть величайший контрапункт живописи Возрождения, кульминация пластического искусства.

Контраст в живописи придуман, чтобы сделать контрапункт зримым.

Ван Гог так виртуозно пользовался противоречиями палитры, что умел найти точку в картине, где представлены все контрастные цвета. В его портретах эта точка — глаз персонажа: изжелта-белый белок, темно-фиолетовый глаз, голубая тень под глазом, охристое веко, розово-красный уголок глаза; Ван Гог умеет в кульминационной точке повествования соединить все контрасты.

Образ, в котором положительное начало и отрицательное (добродетель и гордыня, героизм и беспутство) сплелись воедино — есть условие убедительности героя. Мы называем персонажа плакатным, если автор показывает только положительные стороны характера. В искусстве убедителен тот герой, который являет нерасторжимое целое из непримиримых противоречий. В этом отношении (то есть, в сочетании несочетаемого) эстетика светской культуры повторяет основной постулат христианской религии.