Сергей Львов - Быть или казаться?

Теперь смешно вспомнить, каких огорчений мне все это стоило. Редакция работала допоздна. Возвращаясь домой ночью, я не мог уснуть, переживая разлад в отделе. А ведь были у меня тогда сложности посерьезней этих мелочей.

Скоро именно из‑за них, а не из‑за стиля работы, меня от заведования отделом освободили. Завхоз снял с дверей табличку с моей фамилией и повесил другую. Стал я надолго рядовым сотрудником. Требовать мог теперь только с себя одного.

Через несколько лет мне поручили заведовать другим отделом. Более сложным и по разным причинам запущенным.

К тому времени мне уже перевалило за тридцать. Появился некоторый опыт. Я снова определял для себя стиль поведения.

Никаких разговоров о дисциплине, об аккуратном выполнении обязанностей не веду, решил я. — Добиваюсь этого примером. От отдельного кабинета отказываюсь, сажусь в комнату отдела. Работаю на глазах у всех. Все работают на глазах у меня. Прихожу первым. Ухожу последним.

В отделе было трудно с авторами. Старых растеряли. Новых не приобрели. Предстояло делать это заново. Стали мы письмами и звонками по телефону приглашать в отдел и опытных и начинающих литераторов.

Попросил сотрудников, беседуя с авторами, не читать одновременно других статей, не править других гранок, не отрываться для бесед по телефону (есть такой дурной редакционный шик). Пусть автор чувствует — когда говорят с ним, все внимание ему! Если опубликование принятой статьи задерживается, не ставить автора в положение просителя. Позвонить, объяснить причину задержки, не называть наугад срока, когда она появится, а уж если назвал, добиваться, чтобы он был выполнен. Опубликовав статью, посылать автору номер, где она появилась, и письмо с благодарностью. Приглашать к дальнейшему сотрудничеству.

Прошло много лет. Мне до сих пор случается встречать наших авторов той далекой поры. Тогда многие из них были дебютантами. Теперь — известные литераторы. А известные уже тогда, теперь — старые люди. Наши авторы не всегда помнят, какую статью когда‑то опубликовали в нашей газете. Но письма из отдела не забыл ни один из них.

— Вы не представляете себе, что это тогда значило для меня! — сказал мне недавно один признанный литератор. — Я только что кончил университет. Меня никто не знал. Никто не печатал. Получил я газету со своей первой статьей и письмом редакции, поверил в себя. А покойный отец хранил вырезку и письмо как семейную реликвию.

Вот уже тридцать лет и три года бываю и я, как автор, в разных газетных, журнальных, книжных, радио— и прочих редакциях. И других учреждениях культуры.

Есть такие, куда приходить приятно. Чувствуешь: тебе здесь рады, тебя ждут, в твоем сотрудничестве заинтересованы. В такую редакцию, в такое учреждение приносишь не только свою работу. Весь свой опыт и знания. Рекомендуешь для работы способных людей, которые могут оказаться здесь полезными.

Посещение некоторых других редакций и учреждений этих эмоций не вызывает. Возьмут статью, пьесу или сценарий, сунут в стол. Разговор окончен! Мнимо-современный, мнимо-деловитый стиль. Выигрывают редакции (студни, театры, учреждения), где этот стиль культивируется? Сомневаюсь!

Есть издательства, в которые мне с некоторых пор приходить не то чтобы неприятно — просто занятно. Когда я четверть века назад впервые напечатался в одном журнале, нынешний заведующий отделом ходил в начальную школу, может, и в детский сад. Хотя меня ему представили, приходилось каждый раз представляться ему заново. Сколько раз прихожу, не узнает. Имени-отчества моего запомнить не может. Едва начав. разговор, хватается за телефонную трубку. Жду, пока он побеседует по делу, отнюдь не неотложному, и думаю: «Чего он пыжится? Чего играет в менеджера, у которого десять дел сразу?»

Как‑то я получил письмо, полемизирующее с моей статьей. Его автор с большим самоуважением указал свою должность, степень и звание — заведующий кафедрой, доктор наук, профессор.

Но небольшое отступление.

В письме незнакомому человеку и можно, и нужно представиться. Только зачем перечислять свои титулы? Куда лучше, если, прочитав письмо без степеней и званий в его «шапке», адресат почувствует: «Вот письмо ученого! Так аргументировать может только ученый!», чем поморщится: «Экий вздор пишет, а еще профессор».

Мне случалось получать письма от известнейших ученых. Им и в голову но приходило обозначать свои звания и титулы, хотя у некоторых из них они могли бы занять целую страницу.

Недаром говорят, что на дверях дома Эйнштейна было написано только: «Альберт Эйнштейн».

Но вернусь к письму моего титулованного оппонента. Он старался не столько оспорить мою точку зрения, сколько уязвить меня. «Вы делаете вид…», «Вы силитесь…», «Раздувая маловажный вопрос, Вы пытаетесь…» — все в таком духе. Из общепринятых в переписке формул вежливости мой оппонент усвоил обращение: «Уважаемый..!» в начале письма и слова: «Уважающий Вас…» перед подписью. А также несколько неожиданное пожелание дальнейших творческих успехов в середине. Все остальное было необъяснимо и недопустимо грубо.

Видимо, в яслях, детском саду, школе, университете, аспирантуре и докторантуре ему не объяснили, что быть невежливым плохо. Я представил себе этого человека, получившего более чем высшее образование, но, видимо, не вкусившего начального воспитания, на научной дискуссии. Пир ума, именины сердца!

Если бы существовали курсы, на которых учат пристойно излагать свои критические соображения, оба моих корреспондента могли бы получить от них немалую пользу. Правда, обоим пришлось бы начинать с подготовительной группы.

Но шутки в сторону! Курсов таких нет. А пособие, которое рекомендовало бы, как корректно спорить, прилично держать себя на улице, на работе, в театре, в гостях, есть? Представьте себе есть! Много лет назад издательство «Искусство» выпустило книгу «Эстетика поведения». В ней была напечатана статья знаменитого режиссера и талантливого художника Н. П. Акимова «О хороших манерах». Она была опубликована еще раз в сборнике Н. П. Акимова «Не только об искусстве». Недавно в одном доме я видел бережно переплетенные вырезки этой статьи, которую с продолжением печатала в свое время газета «Советская Киргизия».

В «Комсомольской правде» долго печатались заметки о культуре поведения — умные, тонкие, меткие. Как прочитать их тому, кто не читал? Или перечитать.

Выходили примерно в те же годы брошюры о культуре поведения. Брошюр было много. Удачных мало. Некоторые стали объектом осмеяния в фельетонах. Видимо, это испугало издателей. Что‑то других книг на эту тему последнее время не видно. А они нужны.

В начале войны на курсах военных переводчиков, где я был курсантом, нам попалась книга о хороших манерах — служебное издание довоенного времени для тех, кому предстояло работать за рубежом. Мы полистали книжку и отложили в сторону. До нее ли нам! Мы изучали винтовку, пулемет, гранату, пистолет, зубрили уставы и наставления, упражнялись в переползании и окапывании, осваивали немецкий язык. Только штабной писарь тщательно проработал книгу об этикете. В редкие свободные от службы часы он, ухаживая за девушками, шел только по той стороне немощного и обледенелого тротуара, по которой приписывают идти кавалеру правила хорошего тона. Угощал свою даму семечками, как по указаниям учебника хороших манер угощают на светском рауте сэндвичами и крекерами. И если у него вырывалось крепкое слово, хотя этикет такого случая не предусматривал, деликатно прикрывал рот ладонью. Бедняга стал неуклюжим, скованным, смешным…