Синклер Льюис - Автопортрет

Но если исключить три перечисленные добродетели (представив, что таковые имеются), человек этот весьма скучен и несимпатичен. Долговязый, нескладный, рыжеволосый, с длинным носом; туалет его не блещет ни изяществом, ни поэтическим беспорядком, он походит на фермера из Йоркшира, однако не обладает ни крестьянской силой, ни сметкой и вообще лишен всякой романтичности.

У него нет любимых занятий, если не считать страсти к скучным путешествиям по самым неинтересным местам, изъезженным туристами. Игры его также не увлекают. Он ни разу в жизни не играл в бридж, гольф, маджон или бильярд; в теннис он играет, как восьмилетний ребенок — буквально так; купаясь, он рискует лишь поплескаться в спасительной близости берега. Даже за рулем автомобиля он, живущий в стране, где насчитывается не менее 60 миллионов опытных шоферов — любителей, способен развить лишь такую скорость, которая приличествует восьмидесятилетнему, страдающему ревматизмом архидьякону со вставной челюстью.

Он питает отвращение к званым обедам. Слушая дружелюбное мурлыканье добрых матрон, он изнывает от скуки. А годы пребывания в Европе и даже в Париже не пробудили в нем обворожительных склонностей гурмана. В искусстве вести себя за столом он сущий варвар (хотя в нем нет ни грана варварской мужественности). Самым изысканным винам он предпочитает виски с содовой; у него имеется также мерзкая, непростительная привычка, свойственная американцам, — выкуривать сигарету в промежутке между самыми изысканными блюдами. И он бахвал: он кажется достаточно скромным, пока сидит за письменным столом, но, разболтавшись и потеряв над собой контроль, он начинает долго и нудно рассуждать о том, как глупы критики, рецензирующие его книги.

Этому человеку сейчас 42 года. Из-за худобы он выглядит (если встает рано, что бывает крайне редко из — за его привычки к бесконечным словопрениям) моложе своих лет. Его отец и дед были провинциальными врачами в маленьком городке, описанном им в «Главной улице»; это поселок с низкими деревянными лавчонками и коттеджами, окруженными фруктовыми садами, а вокруг них на многие мили расстилается золотое море пшеницы.

Детство у него было самое обычное: занятия в школе; летом купание, осенью — охота на уток, зимой — коньки; домашние обязанности сводились к распилке дров и расчистке тротуара от снежных заносов, частых в этой северной части страны. Это было самое заурядное детство, если не считать пристрастия к чтению, что считалось не вполне обычным в этом городке занятием. Он упивался Диккенсом, Вальтером Скоттом, Вашингтоном Ирвингом.

Несомненно, это увлечение книгами и побудило его взяться за перо. Он начинал как необузданный романтик. В своих первых опытах он выступал исключительно как поэт: писал бледные, подражательные стихи о трубадурах и замках, которые он глубокомысленно обозревал с высоты своего миннесотского захолустья. По иронии судьбы, оказавшись в местах, где находились самые натуральные замки и была жива память о трубадурах — в Кенте, Корнуолле, Фонтенбло, Лондоне и Риме, — он имел обыкновение писать о затерявшихся среди прерий поселках Миннесоты.

В юности жизнь Льюиса сложилась исключительно легко. В ней не было места живописной хронике, повествующей о мужественной борьбе с нищетой и унижениями. Отец послал Льюиса в Иельский университет. Потом он стал репортером газеты, редактором в журнале и литературным консультантом ряда издателей. В промежутках случались и приключения и годы неудач, но все они были лишь веселыми эпизодами юности. Затем он работал уборщиком в одной радикальной кооперативной колонии и потерпел в данной должности неслыханное фиаско. Он совершил путешествие в Панаму в то самое время, когда строили великий канал, надеясь найти работу в тамошних экзотических джунглях. Он отплыл в Панаму на скотоперегонном судне, а вернулся безбилетным пассажиром, так и не найдя работы! Полтора года он жил в Калифорнии; одно время, поселившись в коттедже на берегу Тихого океана и перебиваясь на деньги, взятые в долг, он пописывал рассказы в соавторстве с Уильямом Роузом Бенетом; [3] Бенет, Уильям Роуз (1886–1950) — американский поэт, романист и драматург. кроме того, он занимался (и весьма неудачно) журналистикой в Сан — Франциско.

С 1910 по декабрь 1915 года он был весьма заурядным, тянущим свою лямку редактором в Нью-Йорке, женился и пришел к твердому выводу, что так никогда и не сумеет постичь искусство сочинять что-либо более художественное, чем реклама к плохим романам, хотя в Америке подобная реклама бывает по-настоящему художественной. Ему с трудом удалось выпустить два романа: «Наш мистер Ренн» и «Полет сокола»; он писал их по вечерам, после службы, и заработал гроши на этих книгах, которые остались незамеченными критикой.

Юмористический рассказ, написанный им однажды шутки ради и без всякой серьезной надежды на его опубликование, открыл перед ним двери «Сатердей ивнинг пост», и уже через несколько месяцев он смог скопить достаточно средств, чтобы оставить службу и стать вольным художником.

Это случилось в декабре 1915 года, и с той поры он непрерывно путешествует — на поезде, в автомобиле, на корабле, пешком. Естественно, его всегда хвалили за то, что он рыщет по свету в поисках материала, но на самом деле он путешествует отнюдь не с этой высокодостойной целью, а потому лишь, что страдает «охотой к перемене мест», этой самой изнурительной из болезней. За последние одиннадцать с половиной лет самая длительная остановка — девятимесячная — была в Лондоне. Он проехал на автомобиле почти по всем штатам Америки. В Европе он побывал всюду — от Берлина до Афин и Севильи. Он провел несколько недель в Северной Канаде, в двухстах милях не только от ближайшей железной, но даже проезжей дороги. Он доплыл, минуя Вест-Индию, до Венесуэлы и Колумбии. За это время он успел все же написать 11 книг, несколько сборников рассказов и статей, поскольку обладает способностью акклиматизироваться в незнакомой комнате, в чужом городе и, от всего отключившись, максимум через три часа приниматься за писание. В часы работы ему безразлично, куда выходит окно, у которого он устроился с пишущей машинкой: на Пятую авеню, туманный Лондон или на молчаливую горную гряду.