Александр Воронель - Конфликт цивилизаций

Все демократии первоначально сложились на узкой олигархической основе. Включение все более широко-го круга граждан происходило в результате жестокой борьбы из поколения в поколение и усвоения ими соответствующих правил поведения. Те, кто по тем или иным причинам не способен к такой борьбе (сегодня протекающей на легальной основе, но в прежние времена, связанной со смертельным риском), фактически остаются бесправными и сегодня. Несмотря на общепринятую демагогию по поводу прав человека, никто и на Западе не склонен поступиться своими правами в пользу ближнего, чтобы вознаградить его за скромное поведение.

Одна из особенностей обществ, в которых впоследствии воцарились демократии, состояла как раз в том, что государство не стало у них единственным действующим фактором в истории. Церковь, городское самоуправление, рыцарские или монашеские ордена, цеховые гильдии, а потом и корпорации (например, Ост-Индская компания или Банк Ротшильда), оказались способны играть роли, сравнимые по своему влиянию на судьбы людей с ролью государственных учреждений. Поэтому граждане будущих демократий были в какой-то степени уже подготовлены к плюрализму мнений, борьбе интересов и разделению властей.

Совершенно иная картина складывается в случае, когда демократическая система отношений вносится в общество декретивно, сверху, и народ получает то, чего он не добивался. Ему как бы навязывается непосильная соревновательная система, при которой какие-то ловкие и прежде незаметные люди умудряются успеть захватить самые выгодные позиции, а большая группа влиятельных, ранее привилегированных граждан отбрасывается на периферию общества вследствие изменения конъюнктуры или недостатка личной инициативы. Это, конечно, не значит, что демократия становится невозможной. Но это значит, что внутри общества у нее с самого начала появляются сильные своими прежними связями (и прежним опытом организации и манипулирования массами) враги.

"Доктрина Щаранского", обсуждаемая в кругах близких к президенту Дж.У.Бушу, сводится к простому (чересчур простому) утверждению, что, поскольку угроза миру всегда происходит от деспотических авторитарных режимов, инициирующих войны и захваты, следует направить усилия на демократизацию мусульманских стран и не надеяться на мирное сосуществование, пока в этих странах не установится демократическая общественная атмосфера. Такой подход предполагает массированную поддержку оппозиционных движений и снижение уровня снисходительности Западных правительств к военным амбициям мусульманских диктатур и их темным связям с международным террором. Кажется удивительным, что такая простая идея воспринята как "новая доктрина" в кругу прожженных политиков, которые направляют современные тенденции. По настоящему удивительны в этом деле только энергия и сила воли Щаранского, сумевшего не опустить руки, несмотря на многолетнее намеренное пренебрежение политического эстаблишмента к его "идеализму".

Суть дела в том, что политический эстаблишмент Западных стран вовсе не ставит себе революционную стратегическую цель улучшить (тем более, переделать) мир. В своей внешней политике он скорее озабочен сохранением стабильности, т.е. консервативной задачей сохранить мир в неизменном состоянии, вопреки неудержимому потоку изменений, вносимых временем. Хотя по большому счету это невозможно и такая позиция приводит к бесчисленным тактическим уступкам, она импонирует западному избирателю, который живет слишком хорошо, чтобы желать радикальных перемен в своей сегодняшней жизни.

Эта позиция находит поддержку также и в авторитетной концепции "конфликта цивилизаций" Самуэля Хантингтона, которая сводится к тому, что "Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут". В своей книге, опубликованной около десяти лет назад Хантингтон заметил, что "все границы, отделяющие мусульманскую цивилизацию от других, сочатся кровью". Однако западный, демократический образ жизни есть, по мнению ученого, уникальный феномен, сложившийся в Европе в результате редкого сочетания исторических обстоятельств. Он не может быть воспроизведен искусственно на иной основе, и ничего подобного не следует ожидать в ходе развития мусульманского мира и в будущем. Поэтому, с его точки зрения, следует оставить все как есть, по возможности лишь избегая прямой конфронтации с мусульманами, в надежде на постепенное угасание их агрессивности в перспективе примерно полустолетия. За это время их благосостояние, возможно, вырастет (а демографическое давление упадет) настолько, что заставит их ценить жизнь, какова она есть, больше, чем достижение воображаемых целей, диктуемых идеологией. Тогда появится шанс на разумно обоснованный компромисс.

Научный анализ Хантингтона безупречен. Но, как и всякая другая последовательная гуманитарная теория он годится для объяснения событий только ретроспективно при взгляде в прошлое и не имеет никакой предсказательной силы: "философы лишь различным обра-зом объясняли мир".Никто из блестящих американских советологов (включая Р.Пайпса и З.Бжезинского) не сумел предсказать молниеносный развал Советского Союза. Теперь, задним числом, все понимают, что так должно было однажды случиться. Но если бы это слу-чилось на десять лет раньше (или позже), весь сегодняшний мир был бы другим. Всякий новый прецедент в мировой политике радикально меняет все правила этой интеллектуальной игры с катастрофическими по масштабу штрафами.

Примеры вполне демократических сегодня Германии, Японии, Тайваня и Южной Кореи демонстрируют нам, возможно, общечеловеческий характер демократических форм жизни, ибо в этих странах также не было прочной демократической традиции до ее искусственного внедрения извне. Однако и Германия, и Япония оказались вполне способны к демократии, только после сокрушительного военного разгрома и многолетней иностранной оккупации.

Разница между взглядами С.Хантингтона и призывом Щаранского совсем не в том, "возможна или невозможна демократия в мусульманских странах?". В конце концов это вопрос не для газетного обсуждения, а для историков и теоретиков культуры.

Серьезный политический вопрос о судьбах человечества в ХХI в., который касается всех, cостоит в том до какой степени либеральные Западные общества готовы к систематической борьбе с врагами демократии внутри мусульманского мира. Какие жертвы они готовы принести, чтобы дать свободу и шанс на будущее процветание другим странам и народам, не знавшим демократической традиции?

Вообще говоря, трезвая, циническая оценка западного эгоизма подсказывает разочаровывающий ответ: никаких жертв, кроме официальной благотворительности. Однако реальная ситуация гораздо сложнее.