Итоги Итоги - Итоги № 9 (2013)

А дальше было вот что. Суламифь и Асаф, прославленные артисты, сумели выцарапать сестру из лагеря с помощью всесильного энкавэдэшника Меркулова, любителя искусств. Рахиль вернулась в Москву, и поселились они все в огромной коммуналке прямо за Большим театром, в двухэтажном доме, где сейчас кафе и склад декораций. Это театральная была квартира, на втором этаже. Там жили оркестранты, какие-то балерины, певцы, семей, наверное, двадцать. Классическая коммуналка — с велосипедами, корытами на стенах коридора, уборной, в которую всегда очередь стояла, общим телефоном и так далее. У Плисецких — Мессереров была одна большая комната и одна крохотная, пенал такой. В пенале и жила Майя, а в большой комнате — Рахиль, Алик, еще какие-то родственники, Суламифь даже одно время там кантовалась, пока не получила отдельную квартиру как «товарищ орденоносец». Я у них любил бывать, там вечно кипело какое-то варево человеческое — какие-то актеры приходили, балетные, оперные люди… Ко мне Майя всегда очень хорошо относилась, но с другими была резка, особенно если кто-то фамильярничал безмерно, — сохраняла свою отдельность.

И так получилось, что напротив этой коммуналки, там же, на втором этаже, была квартира Юрия Федоровича Файера, народного артиста, четырежды лауреата Сталинской премии. Файер был такой еврейский человек — толстый, неуклюжий, с животом, с отвисшими брылами на лице. Почти комедийный персонаж по внешности, вечно про него в Большом всякие байки рассказывали. Например, о том, что он скрыл в анкете наличие брата, живущего в Нью-Йорке, а этот брат Мирон возьми да объявись во время гастролей Большого в Америке, встретил Юрия Федоровича в аэропорту, стал с ним везде ездить. Балетные принялись издеваться над Файером — не боитесь ли, дескать, Юрий Федорович, общаться с белогвардейцем? На что он им отвечал с достоинством: «Пусть это он боится общаться со мной. Ведь я — коммунист, советский человек!»

— Срезал, как сказал бы Василий Шукшин…

— Еще он однажды был в Германии на медицинском обследовании и, возвратившись, на первой же репетиции рассказал оркестрантам, к их великой радости: «Мне в Берлине просветили всю голову и там абсолютно ничего не нашли».

Но — гениальным дирижером балета был Файер. Как в театре про него выражались, «вкладывал музыку в ноги танцующим». В чем тут искусство дирижера? В том, что нужно сохранить ощущение МУЗЫКИ, тонкого музыкального прочтения — Чайковского, например, чтобы оркестр гремел или звучал, наоборот, пианиссимо, и одновременно следить за тем, чтобы ритм оркестра совпадал с собственным внутренним ритмом балерины, который мог замедлиться, убыстриться, нарушиться во время спектакля. В этом и заключался гений Файера — с одной стороны, у него оркестр звучал замечательно, с другой — Файер шел за балериной, чтобы она не разошлась с оркестром. А эта несостыковка бывает даже у самых крупных личностей музыкально-сценического мира. Мне однажды Святослав Теофилович Рихтер задал при встрече вопрос: «Как дела?» Имея в виду исполнение декораций для оперы Бенджамина Бриттена «Альберт Херринг» во время «Декабрьских вечеров» в Музее имени Пушкина. «Плохо, не успеваю с декорациями к сроку», — отвечаю я, машинально улыбаясь лишь от того, что очень рад был его видеть: он такой прелестный, страстный, безумный, музыкант великий, огромное обаяние от него исходило, я очарован был его личностью. «А что ж вы тогда смеетесь, если плохо, Борис?» — не понимает меня Рихтер. «Да я просто радуюсь нашей встрече, Святослав Теофилович, — объясняю я. — И потом, что вам сказать? Вы — гений, не знающий неудач. А я — простой театральный художник, много раз проваливался. Вот я и смеюсь — как бы над собой». Вдруг он с фантастической какой-то страстью возражает мне: «Да вы что, Борис? Вы ничего не знаете о моих неудачах! Вы не знаете, что было со мной в Тулузе в юные годы, когда я разошелся с оркестром! А в первом ряду, между прочим, сидел композитор Артюр Онеггер, сам, своею собственной персоной. Что было! А в Туле, какой скандал там вышел, как я опозорился в этой Туле...»

— Тула, Тулуза… А ты действительно много раз проваливался?

— Ну не то чтобы много, но вот, помню, ставил я в Германии «Пиковую даму», и Лиза должна была утопиться в Неве, для чего по моему замыслу с такого типичного петербургского островерхого мостика незаметно сбрасывали куклу. И надо же было тому случиться, что исполнители промахнулись, и Лиза в виде куклы к изумлению зрителей шмякнулась об пол…

— Надеюсь, ты не пытался тоже… броситься в какую-нибудь там… немецкую Шпрее после такого афронта?

— Вот еще! А возвращаясь к Файеру и Майе — у Юрия Федоровича была прелестная молодая жена Ия, которая, как рассказывали в театре, однажды вдруг родила ребенка от другого человека. Скандал был… Но я сейчас не к этому, а к тому, что он съехал с этой квартиры напротив, улучшив, как тогда говорили, свои жилищные условия по какому-то другому адресу. И Майя въехала в его роскошную по тем меркам квартиру. Было это еще чуть ли не при Сталине. Так ее ценили уже тогда. И это неудивительно. «Лебединое озеро» — главный балет Советского Союза — она протанцевала более восьмисот раз! Цифра безумная, но так уж тогда было принято, что как только приезжал в СССР кто-нибудь великий типа Хо Ши Мина, де Голля, Мориса Тореза или Ким Ир Сена, его тут же вели на «Лебединое озеро».

— Не случайно, значит, в 1991-м во время августовского коммунистического путча по телевизору эту престижную постановку государственного значения снова запустили…

— …А надо сказать, что любой спектакль «Лебединого» в Большом — это событие в первую очередь даже не для зрителей, а для самого театра. В зрелище участвует огромное количество людей. Балетных, например, двести человек вместе с кордебалетом, оркестр — еще сто человек, рабочие сцены, машинисты, бутафоры… Казалось бы, привыкнуть надо, но все равно каждый раз — это потрясение, акт огромного значения… Особенно для дирижера, который ведет спектакль, и для того, кто исполняет главную партию… На них смотрят полторы тысячи зрителей плюс коллеги, коллектив… Огромный творческий акт публичного существования… Наверное, то же было и при Шаляпине, и при Собинове, когда они пели в огромной аудитории Большого театра с этой акустикой, со всякими случайностями, сопутствующими любому спектаклю, с его удачами и неудачами.

Поэтому, когда Майя стала хозяйкой большой квартиры рядом с театром, к ней сразу же после каждого спектакля стали приходить, как на праздник, поклонники ее творчества, балетоманы, сопутствующие, сопереживающие. Помню главного режиссера Вахтанговского театра Рубена Николаевича Симонова, элегантного остроумного армянина, который боготворил Майю. Потом был такой журналист Владимир Орлов, знаменитая в те годы фигура. Он писал огромные статьи в «Известиях», колонки по три столбца, от верха до низа страницы. Был Вася Катанян, знаменитый кинодокументалист, будущий лауреат Ленинской премии, который тогда постоянно снимал «Лебединое озеро» по той причине, что на спектакле, как я уже говорил, обязательно присутствовал какой-нибудь заезжий коммунист, другая видная персона тех лет типа американца Аверелла Гарримана, и все это потом показывали в киножурнале «Новости дня». Заходил конструктор самолетов Александр Яковлев, который, как сплетничали, и соблазнил жену Файера… Деятели театра, художники, высокопоставленные, как сейчас говорят, функционеры…То есть такая элита тех лет…