Итоги Итоги - Итоги № 10 (2013)

— Но ведь тебя московская богема «короновала» задолго до 1978 года, задолго вообще до появления в твоей жизни Беллы...

— Разумеется. Огромные компании были у меня все годы «развитого социализма». Немалое количество времени было проведено мной в ресторане Дома кино. Когда мне исполнилось пятьдесят лет, я целиком снял ресторан Дома актера... Художники, актеры, режиссеры, поэты, писатели...

— Помню-помню...Там играл в твою честь, гуляя между столиками, знаменитый скрипач Якулов, племянник еще более знаменитого художника Якулова. Двухметрового роста, с гривой волос...

— Причем это, извини, дорого стоило. Мне отец тогда на пятидесятилетие подарил значительную денежную сумму, которая у него образовалась от продажи машины. Увы, именно ее и все свои остальные имеющиеся на ту дату деньги я и прогулял тогда в один день. А зарабатывал я к тому времени неплохо.

— Хорошо, что хоть в долги не попал.

— Попал. Я сам с изумлением вспоминаю многие свои поступки вроде этого. Такие фантастические акции тогда в Москве мало кто мог затеять. Тогда жизнь была регламентирована, проходила под постоянным наблюдением разнообразных органов и в общем-то была бы невыносимой, если ее маразму не противодействовать. Не сотрясать ее казенные устои хотя бы подобным «богемным» образом. Не хочу теоретизировать, но, видимо, в моем характере всегда было некое фатальное предощущение судьбы, убежденность в том, что я все делаю правильно, неясное, но твердое понимание своей роли и в искусстве, и в жизни страны, извини за высокий слог.

— Тут любовь нужна. К жизни, работе, женщинам, стране, людям. Любовь, любопытство, энергия...

— ...и понимание необходимости собрать воедино, принять всех друзей, чистейших замечательных личностей того времени. Устроить праздник московской богемы не только себе, но и этим людям. Кстати, то, что мы сейчас вспоминаем, было повтором. Примерно такой же праздник я устроил и в сорок лет. Еще до Беллы.

— Я перебираю в памяти звучные имена тех лет и констатирую, что вряд ли кто из этих достойных господ в силу собственных жизненных обстоятельств и психофизики мог тогда претендовать на твой негласный титул...

— При этом я не был всеяден и никогда не опускался до идиотизма беспринципности, не переступал черту конформизма. Хотя с кем только меня жизнь не сталкивала. Даже с Галей Брежневой, дочерью «дорогого Леонида Ильича». А с другой стороны, ко мне в мастерскую приходили диссиденты. Физик Юрий Орлов, например, которого потом посадили на жуткий срок. Или журналист Андрей Амальрик, автор книги «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», за которую он тоже получил несколько лет лагерей. Дружил я с Володей Войновичем и безвинно убиенным переводчиком и сталинским «сидельцем» Костей Богатыревым, которые жили в писательских домах на «Аэропорте». Там, где у Беллы потом появилась квартира.

— Константин Богатырев — эрудит, умница, тоже легендарная личность того времени.

— У Богатырева при всем его высоком интеллектуализме была удивительно простонародная внешность, что меня страшно волновало. Ибо опрокидывало расхожие представления о том, что если человек, допустим, переводит Гете и Рильке, то он изощренный эстет, живущий среди книг где-то в тиши своего огромного кабинета. А он был простой! И этот контраст невероятной сермяжности, зэковщины, российской глубинки с возвышенностью его ученых занятий меня потрясал.

— Вы часто встречались?

— Подъезды рядом были — у него, у Войновича, у нас. Но мы с Беллой большую часть времени проводили в моей мастерской. Ее аэропортовская квартирка была маленькая, неухоженная, с крохотными разноперыми комнатами. Я для начала предложил содрать древние обои, и всю ее, включая стены, потолки, выкрасить в белый цвет. Как в больнице. Белла восторженно за эту идею ухватилась... Она неопытна была во всей этой квартирно-ремонтной эстетике, а я все-таки театральный художник...

— Ты, конечно же, был на похоронах Богатырева после того, как с ним зверски расправились в подъезде. И Войнович на гражданской панихиде напрямую связал это убийство с КГБ?

— Наша дружба с Войновичем вообще началась на фоне дикого его преследования — сначала за «Чонкина», потом за «Иванькиаду». За ним постоянно следили. В его подъезде сидела злобная вахтерша-дегенератка, которая всех, кто к нему шел, записывала в тетрадь. На улице вечно торчали топтуны. Это такая экзекуция была — чтобы люди боялись общаться с отщепенцем. Сейчас в это и поверить трудно, а тогда было так — боялись. Смертельно боялись...

— Но ты ведь пошел на похороны, хотя прекрасно знал, что это диссидентская акция...

— Я Костю любил. И есть всегда предел, дальше которого отступать нельзя... Человек не должен переходить определенный предел унижения, иначе дальше у него начинает разрушаться личность. И это даже не героизм, а забота о себе, о своем душевном здоровье. Это можно называть совестью, это как угодно можно называть. Поэтому и неподцензурный альманах «МетрОполь» у нас возник, что дальше отступать было некуда.

Вася Аксенов пришел в мою мастерскую с этой идеей, и мы с Беллой сразу же все поняли и тут же к этому необходимому тогда делу присоединились. Цензура тогда окончательно обнаглела, и это даже не решение наше было, а так — из самой жизни соткалось. И делался «МетрОполь» совершенно открыто, никто в подполье не скрывался, ты помнишь.

— Хотя там никакой прямой антисоветчины не было, и писателишки наши, громя «МетрОполь», просто-напросто выслуживались перед партией, как «верные Русланы».

— КГБ альманах, скорее всего, прохлопал и очухался лишь тогда, когда мы сняли кафе «Ритм» для вернисажа... Они, вероятно, думали, что все это бредни пьющей московской богемы. Поговорят-поговорят «творцы», включая Аксенова, Беллу, Битова, Вознесенского, Высоцкого, и все, как всегда, закончится разговорами. А вышел скандал на весь мир.

— Последний крупный скандал канувшей коммунистической эпохи, стоящий в ряду дела Пастернака, Синявского и Даниэля, развенчания коммунистами Солженицына.

— Тогда по всем творческим союзам дали директиву провести работу с «альманашниками». Я пришел в МОСХ на Беговую улицу, 7/9, в партком какую-то характеристику получать — по-моему, для поездки в Прагу на квадриеннале. Не успел зайти в кабинет, как на меня набросились какие-то монстры со звериными, искривленными рожами, я таких «художников» и не знал раньше никогда, и сейчас не знаю. Действительно, как цепные псы — разинули оскаленные пасти всей своей стаей. «Как вы могли участвовать в этом антисоветском журнале? Вы антисоветский человек. Мы вам не характеристику дадим, а мы вас из союза выгоним! Вы никто!» Я просто обалдел. Это была натуральная коллективная истерия... Неправдоподобные хари, такие нельзя было увидеть на улице, а в Союзе художников, оказалось, можно... Выгнали меня из кабинета с позором, о характеристике, естественно, и речи не было. Орали. Топали ногами. Просто шабаш какой-то... Я такого никогда не слышал и лиц таких никогда не видел. Они где-то таятся обычно, такие лица... Помню, что еще почему-то кричали «Ахмадулина».