Вера Желиховская - Радда-Бай: правда о Блаватской

Почти все гости и все домашние г. Гебгарда описывали устно или печатно множество приключившихся там «феноменов».

В особенности появление писем Махатм [68]Мории и Кут-Хуми, в которых всегда находились прямые ответы на тему разговоров, в данную минуту занимавших присутствующих… [69]Повторять все чудеса, описываемые лицами, в разное время окружавшими Елену Петровну Блаватскую, невозможно. Да по-нашему и совершенно излишне, так как не в них суть и задача ее стремлений. Хотя она и, в особенности, те, которых она взяла своими «учителями», и прибегали, если верить рассказам ее приверженцев, к фактическим демонстрациям «тайных сил, сокрытых в природе и в духе человека» (как определяют источники этих необычайных проявлений сами теософы). Но они прибегали к ним лишь ради того, «чтобы привлечь внимание материалистов, отвергающих всё; чтобы заставить их задуматься, понять, что есть силы превыше немногих, ведомых человечеству, и возбудить в них большее желание развить духовную сторону своего бытия – «самосовершенствоваться».

В борьбе с материализмом, – с нравственными язвами эгоизма и разврата, порождаемыми безверием нашего времени, в посильной помощи нуждающимся, – состояла главная и единственная цель трудов Е. П. Блаватской и задача всех последних лет ее жизни.

Пока основатели Теософического Общества находились в Европе, их недруги в Индии не дремали. По инициативе шотландского иезуита Паттерсона [70]там разыгрался целый заговор. Подкупленная им бывшая экономка Блаватской и муж ее столяр, которым ею были поручены вещи в Адьяре и некоторые поправки в ее комнатах, – люди, которых она буквально спасла от голодной смерти, – смастерили такую канитель подложных писем и столярных сооружений, будто бы предназначенных для будущих обманов, что они послужили к вечным на нее клеветам недоброжелателей ее.

Сколько бы потом ее сторонники ни печатали опровержений, как решительно и ясно ни доказывали фальшь и нелепость этих обвинений, всю недобросовестность действий Лондонского Общества для психических исследований, напечатавшего свой обвинительный «отчет», основываясь на показаниях лишь одного человека, не позволившего даже сличить почерка фабрикованных писем с подлинным почерком Елены Петровны, ничто не помогло снять с нее позорного обвинения.

Почему? Потому, вероятно, что большинство протестов, доказывавших всю нелепость обвинения Блаватской в таком, например, полоумии, как заказывание обманных, потайных сооружений в своем доме во время своего отсутствия. Или такой несостоятельной клеветы, как подделка будто бы ею самою сфабрикованных писем Радж-Йогов, писем, писанных на всех языках, из всевозможных мест земного шара и получаемых везде при ней и без нее [71], никогда почти не находили места в сторонних журналах, а почти исключительно оставались в органах теософических. Отчет же Общества для психических исследований (враждебного Теософическому Обществу) получил широкое распространение на всех языках [72]. Когда же и где не преобладала клевета и злоба людская над справедливостью и правдой?.. Учением теософистов, благотворительными делами общества, созданного Е. П. Блаватской, ее учеными трудами и ее нравственными задачами интересуется малое меньшинство, а у нас в России почти никто. Такими же живыми, сенсационными рассказами, как воспоминания г. Соловьева о знакомстве его с покойной Е. П. Блаватской, кто не поинтересуется? Кто не посмеется его веселым разоблачениям? А, смеясь, кто же станет допытываться до его мотивов? Разбирать правду ли он говорит?.. Кому какое дело до того, сколько выстрадала Блаватская от таких, в сущности, несостоятельных нападок ее зложелателей. Смех, хотя бы и ложный легче распространяется между людьми и лучше запоминается ими, чем скучная, никому не интересная правда. [73]

Справедливость требует сказать, что в индийской, английской и американской прессе появилось множество опровержений злостно-лживым показаниям миссионерского органа «Христианская Коллегия» в Мадрасе и фальшивым (быть может непреднамеренно, а по неопытности следователя мистера Ходсона, – «одураченного юнца», как его называет журнал «Журнал журналов» м-ра Стэда) донесениям отчета Общества для психических исследований. Тем не менее, вся эта история едва не стоила жизни Елене Петровне. Она решила немедленно возвратиться в Мадрас, хотя доктора предрекали ей опасность, которой она подвергалась. Она предпочла опасность, возможность не только болезни, но и самой смерти, лишь бы опровергнуть бесстыдный навет иезуитского журнала, который напечатал, что она «не посмеет возвратиться в Индию», потому что, кроме обманов и лжи, которыми она «морочила легковерных она, – сверх того, – еще обокрала кассу самого Т. Общества…»

Каково было ей, все личное состояние свое, все свои литературные заработки отдававшей на созданное ею Общество, читать такую клевету?

Разумеется, она тотчас собралась и в ноябре уже была снова в Индии.

Здесь ряд торжественных встреч убедительно опроверг навет журнала «Христианская Коллегия» и отчасти вознаградил самоотвержение Елены Петровны. Студенты мадрасских высших училищ поднесли ей сочувственный и благодарственный адрес, подписанный восьмьюстами лицами, большая часть которых даже не принадлежала Теософическому Обществу. [74]Индусы, помимо учения ее, все поголовно ей благодарны за то, что влиянием своим Теософическое Общество смягчило кастовые предрассудки; заставило англичан обходиться с туземцами не столь заносчиво, ближе познакомившись с умственным развитием и литературой индусов и буддистов. С лучшими произведениями их древней литературы западную Европу познакомили, опять-таки, талантливые сочинения и переводы Блаватской. Индусы хорошо сознают это и не забудут ее имени.

Но несмотря на утешительные проявления участия и дружбы, несмотря на лестные овации и встречи, Елена Петровна, войдя в свой кабинет и увидев неожиданные сооружения негодяя – столяра Куломба (недоконченный шкаф с двойным дном и какую-то перегородку на шалнерах, которая, впрочем, не двигалась из-за отсыревшего дерева), пришла в такое негодование, так взволновалась, что в тот же вечер слегла… Три недели она боролась со смертью. Опять европейские доктора объявили ее на смертном одре, и опять она их поразила, внезапно оправившись, в то время как доктор возвестил присутствующим последнюю агонию.

Тем не менее, хотя немедленная опасность миновала, но она, по мнению врачей, была приговорена к неминуемой смерти, если бы оставалась в Мадрасе. Ходить она совсем не могла. Ее подняли на кресле на пароход и отправили со знакомым доктором, плывшим тоже в Европу, с двумя не то слугами, не то компаньонкой и туземцем-секретарем, обратно в Италию.