Вера Желиховская - Е.П.Блаватская и современный жрец истины

Кажется, это ясно?

Повинуясь хронологическому порядку, я здесь обязана по чести заявить, что весь разговор г. Соловьева с моей сестрой, по поводу мистера Джаджа (стр. 55), есть положительно плод его романической фантазии.

Все сколько-нибудь знающие м-ра Джаджа, его прошлую и настоящую деятельность и постоянные к нему отношения Е.П. Блаватской, несомненно, подтвердят мое показание. Этот очень уважаемый в Нью-Йорке законник, издатель журнала «The Path», бывший (со дня открытия Общества) представителем американских теософов, ныне единодушно избранный будущим президентом всего Теософического Общества, – вместо, по кончине сестры моей, желающего выйти в отставку полковника Олкотта, – никогда не был похож на мрачного злодея, которым г. Соловьеву вздумалось его выставить.

Мне, конечно, могут не поверить более доверяющие показаниям г. Соловьева, тем не менее, я должна заявить, что, почти каждый год, встречая Джаджа у сестры моей в Лондоне, знакомая с их перепиской, я достоверно знаю, что она не могла ни думать о нем дурно, ни, еще менее, так его порочить пред посторонним человеком, видимым ею во второй раз в жизни.

На удостоверение г. Соловьева в том, что ему верно известно (?!), что я сама была членом Теософического Общества (стр. 60), – я отвечать документально не стану, видя в этом лишь безобидное для меня заблуждение; что же касается до следующих за сим непосредственно уличений меня в невежестве, я и совсем спорить не стану. Я даже поблагодарю его за доброе желание просветить меня к концу моей жизни, дав мне уразуметь разницу между супостатом Арием и – древними арианами или арийцами, о которой я, по мнению его, позабыв тексты учебников начальных школ, утратила всякое представление…

Но вот за что я уж никак не могу его благодарить: зачем он отрекается от собственных слов и собственных желаний?.. Зачем говорит (стр. 69), что удивился, когда ему « случайно попались » мои корреспонденции из Парижа в одесские газеты в 1884-м году, явно этим нарушая истину!.. Я тогда же, возвратившись в Одессу, поспешила ему послать сама свои фельетоны в «Одесск. вестн.» и «Новорос. телеграфе», потому что ведь мы с ним там сговаривались писать их, я – в провинциальных, он – в столичных газетах. Почему же он тогда сразу не удивился моим на него « поклепам »?.. Почему, будучи со мной после этого в продолжение двух лет в постоянной переписке и в величайшей дружбе, он никогда не заявлял мне своего неудовольствия по поводу того, что я в них упоминала его имя и ссылалась на его свидетельство?!.

Почему же, наконец, сочинитель эпопеи «fin de siècle» ни полусловом в ней не упомянул о том, что «о феноменах» не я одна писала, а корреспондировал и он, да еще как красноречиво! Желающие убедиться в этом красноречии да обратятся к журналу «Ребус» (1 июля 1884 г.) и да прочтут рассказ г. Соловьева под заглавием «Интересный феномен». Это один из позабытых им, о которых я, в числе многих других, могу напомнить ему отрывком (его касающимся) из собственного письма его, от 6/18 августа 1884 г. сестре моей, в Лондон:

6/18. Авг. 1884 г.

Paris. Rue Pergolese.

«…Alea jacta est [5]– мое письмо в «Ребус» подняло уже некую бурю, и меня начинают засыпать вопросами : что? как? неужели?.. Ma ligne de conduite est tranchée [6]– и вы ее должны знать. Насмешек не боюсь, к эпитетам глупца, сумасшедшего и т. д. равнодушен. Но за что вы от меня отказываетесь?.. Я не могу думать, что какой-либо «Хозяин» (Махатма) сказал вам, что вы ошиблись, и что я вам не нужен! ».

Вот как прежде г. Соловьев боялся, чтоб Е.П. Блаватская не послушалась своих «учителей» – когда они стали говорить, что он Обществу « не нужен »! Это знаменательно… Но впоследствии он позабыл это обстоятельство, как позабыл и самое существование фельетона в «Ребусе», – обвиняя меня одну в письмах, которые любопытные писали ему по поводу феноменов?

У него вообще память очень своеобразна: то он запоминает от слова до слова разговоры, веденные восемь лет тому назад, то забывает вещи, случавшиеся гораздо позже. Так, например, он страшно меня разудивил (на той же 69-й стр.) замечанием: почему я ни одним словом не упоминаю о нем в биографии сестры моей… Я очень резонно могла бы ему отвечать, что в такой маленькой заметке о такой большой женщине и таком значительном деле не может быть речи о людях, бесследно мелькавших на пути их, как промелькнул он со своей единственной, тоже им одураченной (как и мы были одурачены когда-то!) сторонницей, m-me de Morsier. Ведь это он силится доказать, что нанес великий ущерб Теософическому Обществу; а на самом-то деле «l'incident Soloviof» [7], как в то время называли кутерьму, поднятую его же ухищрениями, в миниатюрном кружке парижских quasi теософов, прошел «Обществом» почти незамеченный и ровно никакого следа в нем не оставил.

Казалось бы, как не знать этого г. Соловьеву и не удовольствоваться такой ясной причиной. Но он ею не довольствуется, и заставляет меня ставить точки на i. Говоря же его словами, – он « не позволяет мне забыть моего пакета с документами » и принуждает рассказать, какую неблаговидную роль он сыграл в кратковременных сношениях с моей сестрой, и доказать, что, не поминая его имени без нужды, я только щадила его.

Впрочем, могу и еще напомнить ему факт, принадлежащий ко многим, бесследно им позабытый: он сам неоднократно просил меня и всю мою семью никогда не поминать его имени в соединении с именем Е.П.Блаватской или ее Обществом. Я охотно исполнила его желание, тем более, что мне и самой претит касаться этих крайне тяжелых воспоминаний. Уверяю г. Соловьева, что никакого расчета на его « человеческую слабость », а еще менее « на его стыд » – ложный или не ложный, – у меня не было; а я просто оказывала ему снисхождение и была уверена, что он будет мне благодарен за мое молчание, – насколько человек, подобный ему, может испытывать благодарность – это свойство великих душ…

Вижу теперь, что еще раз в нем ошиблась и, разумеется, буду отвечать прямыми опровержениями на его не всегда прямые показания.

Закончу обзор первых 4-х глав статьи г. Соловьева восстановлением еще нескольких его… ошибок.

На страницах 70-х он перечисляет всех , кто, по его заключениям, бывал в Париже у Е.П. Блаватской, определяя их точное (?!) число в 31-го человека… «Ну, скажем, тридцать пять (курс. автора), – милостиво прибавляет он, – на случай, если бы я забыл, кого-нибудь из совсем уж, вообще или в то время, невидных, без речей …». Ну, как же не заметить, что г. Соловьев, коря меня за то, что я «пишу историю, как повести для легкого чтения», – сам непростительно увлекается своей фантазией присяжного романиста?.. Почему думает он, что его статистическим спискам лиц, знакомых его знакомым, все обязаны верить непреложно?.. Словно он служил у моей сестры консьержем и делал отметки всем входящим и исходящим!..