Олег Павлов - Гефсиманское время (сборник)

Но только ли страх подчиняет? Человек с дубинкой сам вряд ли чего-то боится, разве что своего начальства. Но знает, понимает то же самое. Понятия – они одни на всех, как воздух, которым то ли дышим, то ли задыхаемся. Наша свобода – это наш воздух. Она рабская по своему духу, составу химическому: то, что родилось в воображении сдавленных страхом человеческих масс. Эти массы воображали, что отменят в своем обществе все привилегии, уравняют и утрамбуют всех и каждого окончательно, – а мечта о социальной справедливости в духе чуть ли не коммунистической аскезы вылилась в дичайшее расслоение общества, новое и не менее революционное, распределение граждан по доходам и чинам… В сущности, наше общество признало своей единственной ценностью деньги. За деньги умирали, за деньги убивали. Деньги – цель, которой все подчинилось. Жить – значит получать и тратить. Ведь даже копить деньги бессмысленно, если их не тратить, но для чего же еще, если не для своего же удовольствия… Купля и продажа самих прав на что-то в этой атмосфере вносила действительно ощущение хоть какого-то порядка, необходимых свободных правил. Покупая, можно не убивать. Продаваясь – не умирать. Политические свободы к этому состоянию ничего не прибавляли. Из чего нельзя извлечь выгоду, то стало бессмысленным. Свобода почти тотально воспринимается не как необходимость личной, гражданской, ответственности, возможность действовать на благо своей родины, связываясь своей личностью с обществом через любовь, благодарность, долг, – а как возможность для развлечений, эгоистическое стремление пренебрегать всем, из чего не извлекаешь собственной выгоды. Этому восстанию рабов, превращению их в собственников, не хватало только своего рода психологической и социальной сатисфакции, чтобы те, кто чувствовал себя рабами, могли бы теперь сами хоть кому-то дать почувствовать себя рабом.

Превращать людей в свое имущество – удовольствие варварских времен. Распоряжаться бесправной рабсилой – вполне доступное сегодня, то есть безнаказанное. Продается и покупается не человек, а его труд. Но чьим же трудом можно распоряжаться и лишить при этом всяких человеческих прав? Наше общество превратило в живой товар бывших сограждан, давая работу, а с ней лишь возможность существовать всем тем, кто когда-то населял общую страну. Теперь у нас нет ничего с ними общего. Пропадают они – не мы. Но действует святое ордынское правило: если у тебя что-то есть, а у другого этого нет, имеешь больше прав, больше власти. Вот кому ничего не остается, как подчиниться и продать свою свободу. То, что было торговлей людьми, так и осталось торговлей, но живой товар сам готов продать свою свободу. Рынком этого труда, его нищетой и голодом, пользуется полмира, но только ведь потому и не свободного, затхлого, смердящего повиновением, страхом. Наш воздух так вот засмердел, как будто вернулось даже не какое-то мифическое крепостное право, но сам дух, само право – ни во что не ставить не то что свободу, достоинство человеческое, но человеческую жизнь… Разве же мы не усвоили сами, на своей шкуре, что бесправие покушается прежде всего на жизнь человека и это плотью, кровью оно кормится, выплюнув содержимое, то есть достоинство, личность.

Вдруг появилось понятие: гастарбайтер. В нашу новую реальность, заскакивая и назойливо жужжа, влипали все английские то умные, то глупые словечки – и вдруг жесткий, если ни жестокий, немецкий корень. Сами же откуда-то перетащили. Оно и одно такое, с немецким корнем, это понятие. На языке официальном, государственном предпочитают выражаться так: нелегальные мигранты. Конечно, не признает же само государство, что его экономикой, то бишь вполне респектабельными хозяйчиками от мала до велика, в масштабах чуть ли не переселения народов, используется именно что нелегально завозная рабсила. Но с немецким корнем наружу и вылезает что-то, о чем уже лучше молчать, не помнить… Вылезает та, господствующая, раса, это ведь ее понятие… Такое же, как это… «работа делает свободным».

На просторах бывшей нашей родины господствующей стала тоже какая-то новая раса людей. Сказать «россиян» – в корне неверно; а вот «российских граждан» – зри в корень. Чтобы обеспечить свое превосходство, только и нужно – иметь рабсилу, лишенную «гражданских прав». Человек, в отсутствие прав человека – это скотинка. Плати ему как скотинке, обращайся как со скотинкой – а он будет как скотинка покоряться и молчать. Такие нравы процветали в ужасных мрачных колониях, ведь чтобы кого-то на таких условиях себе подчинить, надо что-то покорить, завоевать. Но колониальное хозяйство можно устроить прямо на дому, не имея собственно самих завоеванных колоний, покоренных туземных народцев, если лишение гражданских прав сделать как бы пропуском через свою границу. И вот оно готовое колониальное, если уж не государство, то хозяйство: готовое дать работу, но при условии, что отнимет свободу. Это такой «пограничный режим» действует с нашими бывшими республиками, в которых обитают наши бывшие сограждане. И это не условность какая-то, что они «наши», это единственное, возможно, условие для тех, кого впускают, кому дают работу: рабсила должна говорить на одном языке со своим хозяином, должна понимать, что от нее хотят, то есть понимать, чтобы подчинятся, исполнять. Законов, превращающих людей если не в имущество, то в рабочую скотинку, можно не открывать. Отсутствие законов, то есть гражданских прав и социальных гарантий – оно как само естество, как воздух для рабства. Может быть, кому-то кажется, что милицейские облавы в городах, на стройках и рынках – это борьба с нелегальной миграцией. Но у нас борются не с проникновением рабсилы, не с теми, кто ее использует, – а ужесточают режим ее существования в стране как внутренний. В общем, требуют платы, сдирают с бесправных еще одну шкуру, показательно высылая, да и то из столицы, жалкие группки тех, что почему-то не отрекаются от своего национального гражданства.

Вот что самое загадочное: ни один, ну ведь ни один нелегальный мигрант, нарушая границу нашего государства, не съедает хотя бы как улику родной свой паспорт. Более того, паспорт этот оказывается и важен, и дорог не ему одному. По этому паспорту его опознают и хватают органы нашего правопорядка. Этот паспорт становится своего рода залогом для наших работодателей – и чего же, если не его покорности. Миграция – это переселение. Но мы-то знаем, что к нам не проникают, чтобы у нас остаться, переселиться. В реальности из азиатских республик эшелонами к нам прибывает рабсила, содержать которую в скотском состоянии можно, взяв как бы в заложники, совершенно безнаказанно. Штрафы, их-то наложат, деньгу со всех сдерут, как будто это государству нужно оплачивать моральный ущерб, понесенный ни за что, за его же организованное таким способом принудительное содержание в бесправии не осужденных, но мало чем отличающихся по своему положению и содержанию от осужденных, рабочих в бараках. Но за то, что лишали достоинства, – за это накажут самого такого рабочего, даже наказание делая по духу рабским.