Константин Леонтьев - А.И. Кошелев и община в московском журнале «Русская мысль»

Таковы возражения г. Кошелева в защиту обязательности нашей крестьянской общины или, точнее сказать, обязательности общинного землевладения. Редакция «Варшавского дневника» вполне согласна с мнением г. Кошелева о том, что нельзя ни предоставить крестьянам права продавать или вообще отчуждать свои участки, ни дать им полную волю заключать или разрывать, как угодно и когда угодно, поземельные союзы. Здесь, кстати, заметим следующее: самая, можно сказать, нелиберальная из реформ нашего времени в России – это реформа крестьянская, и она-то и оказалась самою, так сказать, счастливою. Освободивши крестьян от личной власти помещиков, Закон оставил их и прикрепленными к земле, и в большой зависимости от мира. Закон, так сказать, утвердил эту все-таки принудительную или стеснительную форму людских отношений. И что же мы видим: именно в крестьянском слое, т. е. в классе людей менее других свободных (по крайней мере, с хозяйственной или экономической стороны), мы находим больше охранительной твердости, больше верности преданиям, больше даже государственного инстинкта, чем в тех общественных слоях наших, которым предоставлена полная свобода беднеть, богатеть, продавать и покупать личную собственность, менять место оседлости и так далее. Не есть ли эта чрезмерная неустойчивость собственности, места жительства и т. п. одна из главных, хотя и не ясно еще понятых причин общего расстройства дел не только у нас в России, но и во всей Европе? Либеральному строю обществ и либеральному движению умов всегда и везде сопутствует в сфере экономической господство подвижного капитала или, проще говоря, денег. По особым, местным причинам, у нас переход от строя сословного (или корпоративного в своем роде) к гражданскому равенству и несравненно большей, против прежнего, личной свободе сопровождался особенно сильным потрясением личных состояний. На Западе (где почти внезапно после отмены привилегий дворянства, а где более постепенно) выдвинулся на место дворянства солидный, твердый, издавна привыкший к труду и экономии слой одинаково с дворянством образованной буржуазии, – он был давно уже готов, но дворянство его только заслоняло. У нас само дворянство, лишившись привилегий своих, обратилось в трудовую буржуазию, не имея к тому ни подготовки, ни подходящих преданий. Оно прекрасно и благородно несет свою историческую судьбу; но все-таки нельзя забывать, что положение, которое было легко сыну французского фермера и немецкого подмастерья, – вовсе не легко русскому дворянину, выросшему на хлебе дарового труда!

Мы хотим, говоря это, напомнить об одной из главных, быть может, причин чрезмерной подвижности и неустойчивости и экономической, и умственной в среде нашей интеллигенции.

В этой «интеллигенции» господствует полный индивидуализм интересов и собственности; она либеральна, тревожна и растеряна; общины крестьянские прикреплены законом к земле; в них личность связана волей мира и различными обязательствами, из общинного устройства принудительно вытекающими; эти общины – устойчивы, охранительны, надежны.

Но устоят ли миры надолго, когда на стороне индивидуализма больше власти, больше денег, больше образованности? Вот в чем опасность. Не подкрадется ли и к ним либеральный индивидуализм какими-нибудь окольными путями и даже сам не сознавая того, что он делает? Напр., посредством неловких действий в земстве, или в среде самой администрации, или посредством неправильного духа школ?

Общины крестьянские очень сильны общей стихийной массой своей; но ведь давление «интеллигентного» индивидуализма в разнородной совокупности своей еще несравненно сильнее. Как ни разрозненна в своих интересах эта интеллигенция наша и как ни разнообразны в ней оттенки личных мнений – есть нечто преобладающее в ней до подавляющего большинства, это – вера в либеральный общечеловеческий прогресс, чего у простолюдина нашего, слава Богу, еще нет. В числе русских людей, получивших более или менее общеевропейское образование, конечно, есть и такие, которые в более развитой и утонченной форме разделяют мировоззрение простолюдинов и отвергли в уме своем то, до чего еще простолюдины и не пробовали доходить. Но таких людей, нам кажется, еще очень мало, и не они берут верх постоянно в движении умов. Вот что страшно!

И «хозяева» наши, не все, разумеется, одарены тем серьезным государственным смыслом, который обнаруживает А.И. Кошелев, защищая обязательный строй общины. Очень многие предпочли бы свободное батрачество, индивидуализм бедности для более дешевой обработки своих полей. Они думают только о ближайшей, «завтрашней», так сказать, выгоде своей. Они не умеют предвидеть того, что было бы дальше, если бы половина или даже две трети всего крестьянства, распродав участки свои, обратились бы в батраков и бродяг. Вот тогда-то бы настало раздолье агитаторам!..

Будем надеяться, что Россия обойдет как-нибудь по-своему хоть этот подводный камень и, выждав то время, когда Запад совершенно уронит себя в глазах наших образованных, но чем-то ослепленных до сих пор людей, выйдет на свой собственный исторический путь. По нашему мнению, одним из главных призваний славянства должно быть именно постепенное уничтожение в среде своей того свободного индивидуализма, который губит все современные общества… Чтобы выразиться яснее, вообразим себе, рядом с крестьянскими мирами, сравнительно бедными, безграмотными или мало образованными, другие общины, богатые, просвещенные и вместе с тем религиозные; свободно, положим, вначале собравшиеся, но вследствие гнетущей, однако, силы обстоятельств постепенно потом сложившиеся не в простые, обыкновенные ассоциации, подвижные и неосновательные, как и всё собственно нынешнее, а в корпорации обязательные и строгие, напр., как бы вроде монастырей, но с семейным характером. Такие корпорации, богатые и сильные умственно, к тому же либерализму личному вовсе чуждые, могли бы успешно бороться и отстаивать как себя, так и все остальное, носящее на себе печать общинности, против всякого внешнего излишнего давления. Но до этого славяне не дойдут ни посредством съездов или совещаний, ни путем прямых реформ; они могут дойти до этого только дальнейшим горьким опытом, полным разочарованием в европейских идеалах, и вообще, как мы сказали, благодаря гнетущей силе множества обстоятельств… Дай Бог, чтобы наши простые крестьянские общины, сохраняясь до тех пор неприкосновенными, даже и в грубости своей (это гораздо вернее), могли бы послужить началом и первообразом для подобных общин, богатых, развитых и своеобразных.