Итоги Итоги - Итоги № 20 (2013)

Правда, для государства-контролера не имеет особого значения название конкретной компании, текущего мирового лидера. Так что специальных усилий по удержанию Apple на верхушке мирового спроса от властей США вряд ли стоит ожидать. Для них, полагает Александр Ким, по большому счету, важнее всего даже не объем налогов и количество рабочих мест, создаваемых очередным лидером, а то, кто контролирует контент, отображаемый на всех бесчисленных айпэдах и айфонах. А также то, имеют ли возможность спецслужбы США получать скрытый доступ к содержимому этих устройств. В таком контексте становится понятнее, почему, например, в диаграмме, отображающей доли мирового рынка смартфонов, европейский поставщик Nokia перекочевал в разряд «другие», а Samsung ломит так, что гнутся «яблочники». Но карта Apple еще далеко не бита, просто она уступает смартфонно-планшетное поле южнокорейскому союзнику (ядро его Android-платформы принадлежит и контролируется Google), переходя на новую площадку.

Так что, судя по всему, новые взлеты у Apple не за горами. С помощью интерактивного телевидения, умных очков или какого еще электронного чуда — это мы вскоре узнаем. Прикупившие кусочек Apple на этапе падения стоимости огребут, как водится, свои дивиденды, а все остальные рассуют новые девайсы по карманам. Золотое яблочко — оно ведь не только в сказках катается по тарелочке с голубой каемочкой...

Король дизайна

/ Искусство и культура / Спецпроект

Юрий Соловьев — о двух своих «Ленинах» и одном «Иосифе Сталине», о том, как Лаврентий Берия стал крестным отцом отечественного дизайна, о войне с главными конструкторами на суше и на море, о пассажирском вагоне с «человеческим лицом», а также о дружбе с детьми вождя всех народов — Василием и Светланой

«Давайте жить красиво!» Эти слова вполне можно принять в качестве кредо Юрия Соловьева,создателя системы советского промышленного дизайна. По-настоящему красивую жизнь Соловьев мог найти где угодно, в любых ситуациях, коих за свои 93 года Юрий Борисович пережил очень много. А если найти не получалось — он мог нарисовать такую жизнь сам.

Одни характеризуют его как блестящего менеджера и авантюриста, человека властного, везучего и не по-советски предприимчивого. Для других же наследие Соловьева и через 20 лет после распада СССР становится поводом для яростных споров в профессиональной среде. Сам же Юрий Борисович предпочитает оставаться над схваткой, наблюдая за течением жизни с высоты знаменитого Дома на набережной.

— Вы ведь человек столичный, Юрий Борисович?

— Родился я в Костроме. Но через четыре года отец переехал в Москву — на учебу в Академию воздушного флота имени Жуковского. Позже он стал авиационным инженером, затем директором авиационного завода. Первая школа, которую я помню, была в Климентовском переулке — напротив церкви святого Климента. Там я учился до четвертого класса, потому что это была школа первой ступени. В какой-то момент меня захотели исключить: я был очень непослушным ребенком. В то время при школах были так называемые педологи, которых, к счастью, потом разогнали. Педологи выясняли, что представляет собой ребенок и может ли он дальше учиться. Делалось это путем наблюдений и с помощью опросов свидетелей. В результате меня чуть не отправили под Москву в так называемую лесную школу для непослушных. Там, кстати сказать, учились дети весьма знаменитых родителей — Фрунзе, например, и так далее. Но все же не отправили. А потом я учился в школе-семилетке в Лаврушинском переулке. Очень красивое здание, за дивными чугунными решетчатыми воротами. Сейчас ее, конечно, уже нет. Я там давно не был, но, наверное, такое престижное здание подо что-нибудь да приспособили.

— Самый любимый предмет?

— Наверное, все-таки рисование. И в школе, и — так или иначе — в вузах. Я учился в пяти высших учебных заведениях. Сначала, еще до войны, на художественном факультете Текстильного института. Не понравилось, ушел. Перешел в Архитектурный. Не понравилось, ушел. Поступил в Полиграфический на художественное отделение — началась война. Не сразу, но институт эвакуировали из Москвы.

— На фронт вас не взяли?

— Мне стыдно сказать, но нет. В Полиграфическом давали так называемую бронь, отсрочку от армии. Как и в эвакуированном в Казахстан Московском авиационном институте, куда я поступил после Полиграфического; в МАИ тоже проучился недолго. Потом я стал учиться в Бауманском, где опять-таки не завершил обучение. А окончил все же Полиграфический, с отличием.

Оттуда меня распределили в редакцию Оборонгиза. Там мне не понравилось: выпускали только один журнал, делать было абсолютно нечего. И в этот момент объявили набор в Высшую дипломатическую школу. Я получил от Оборонгиза блестящую характеристику и поступил туда в мае 1944 года. Контингент слушателей был серым — набор шел в основном из секретарей провинциальных райкомов, людей не слишком образованных. А в то время в СССР начали появляться трофейные фильмы — но тогда, в конце войны, их демонстрировали в основном по клубам на закрытых показах, куда с улицы было очень трудно попасть; в широкий советский кинопрокат они попали гораздо позже. Я пришел к директору — его фамилия Бушуев — и говорю ему: «Культурный уровень людей, учащихся в вашей школе, недостаточно высок. А работать им придется за границей. Им надо познакомиться с тем, что делается там. Давайте организуем цикл мероприятий — просмотр трофейных фильмов». Бушуев согласился. Так что я был у него на хорошем счету.

Поэтому Бушуев был удивлен не меньше меня, когда из Наркомата иностранных дел пришел приказ о моем отчислении из школы. «Ничего не понимаю, — сказал он, — у меня о вас самое хорошее мнение». Я пришел домой к Светлане Сталиной: «Света, выручай».

— Сюда же, в Дом на набережной, в девятый подъезд. Вероятно, не совсем с улицы?

— Совершенно не с нее. Так получилось, что в свое время я оказал услугу Василию Сталину. Он хотел устроить свою молодую жену и мою старинную приятельницу Галину Бурдонскую в тот самый Полиграфический институт — но такого права по закону она не имела: Галя окончила 8 классов, а в институт брали только после десятилетки. Приятель Василия порекомендовал меня как человека, который может помочь. Я поговорил с ректором, с которым был в наилучших отношениях, объяснил, для кого прошу. Конечно, для невестки Сталина все решилось сразу.

— Осталось лишь объяснить, почему сын Сталина нуждался в посредниках в таком относительно небольшом — для его возможностей, разумеется, — деле.

— Я тоже думал об этом. И понял вот что: если бы Василий позвонил ректору сам, то его просьба стала бы известна отцу сразу же. А он не хотел этого. Отношения сына и отца тогда были натянутыми. Впрочем, хорошими, насколько я помню, они не были никогда. Я познакомился сначала с ним, потом со Светланой. И могу сказать, что подружился с ними, хотя все говорили, что у Васи несносный характер; так, кстати, и было — вспыльчив ужасно…