Максим Антонович - Письма отца к сыну

всем грубым силам? Твоя правда, наши противники по какому-то ослеплению все действующие силы в мире называют материальными; но они также признают и различие между разного рода материальными силами – это я знаю наверное, потому что и сам когда-то хотел заняться опровержением материалистов; одни силы они называют материальными и грубыми, а другие – тоже материальными, но не грубыми; к тому и другому порядку сил они относятся различно и с неодинаковым сочувствием. Розги и палки они считают грубой материальной силой, а ощущения и происходящие из ощущений представления, понятия они тоже считают материальной силой, но уж не грубой и заслуживающей гораздо большего уважения, чем первая. Когда ты был ребенком, я хотел ввести в систему твоего воспитания розги, каюсь тебе в этом; и кто же меня отговорил от этого, как ты думаешь? Материалист, ей-богу правда. Я тогда же упрекал его в непоследовательности; но он сказал мне, что розга не относится к тому порядку, который я хочу развить в тебе воспитанием, и она ничего не сделает для твоего развития. Итак, мой дружок, ты напрасно навязываешь твоим противникам последовательность, вследствие которой они будто бы должны «испытывать сочувствие со всеми грубыми материальными силами». Ведь и тебе противники могут навязать такую же последовательность; они скажут: по понятиям идеалистов все силы, действующие в мире, происходят от высшей, идеальной силы, самые грубые силы проистекали из идеальной; идеалисты обоготворили идеальную силу; следовательно, они необходимо должны испытывать сочувствие со всеми грубыми материальными силами, происходящими от силы идеальной, и могут составить контингент и т. д. Видишь, и твои противники так же правы, как и ты; нет, брат, брось ты это навязывание последовательности, иначе оно обрушится на твою же голову. К несчастию, между нашим братом, идеалистами, есть такие, которые стараются внушать уважение к грубой материальной силе именно посредством того аргумента, который я выше вложил в уста нашим противникам; ты, чай, сам слыхал, как часто говорят идеалисты: уважай грубую силу, повинуйся ей, потому что она происходит от силы идеальной. Ну что, если твои противники подслушают такие речи и скажут, что они последовательно вытекают из твоего учения, – что ты им ответишь? Конечно, откажешься от такой последовательности; то же сделают и они с твоею последовательностью. Вообще, Ваничка, твоя точка зрения на учение твоих противников не основательна. Ты не можешь понять, каким образом люди, признающие существенно тождественными все силы, могут относиться к ним различно, одну из них уважать, а другую – нет; тебе даже кажется это невозможностью или непоследовательностью. А между тем это вещь понятная, возможная и последовательная. Я докажу тебе это примером. Помнишь, как бывало мамаша утешала тебя и Катю во время постов, которые вы строго соблюдали; она говорила вам, когда вы просили, чтобы вам дали покушать молока: погодите, деточки, пройдет пост, придет праздник, тогда молоко сойдет с неба, вы и будете его есть. Наступал праздник, Катя с удовольствием ела молоко, воображая, что оно действительно пришло с неба; ты ел его с неменьшим удовольствием, хотя и знал, что молоко не с неба упало, а принесено Матреной со скотного двора; ты даже говорил об этом происхождении молока Кате и помнишь, как она сердилась на тебя. «На скотном дворе, – лепетала она тебе, – все грязь да навоз, там так гадко, так дурно пахнет, и если оттуда молоко, так зачем ты ешь его, поди прочь, гадкий, на скотный двор». Тебя ведь не смущали такие возражения, и ты ел же молоко. Теперь из химии и физиологии ты узнал, что молоко действительно происходит из грязи и навоза, травка сосет навоз, корова щиплет травку, из травки образуется в ней молоко. Видишь, навоз и молоко в сущности одно и то же. Если бы ты представил это объяснение Кате и если бы она в виде возражения сказала тебе, что ты ставишь наряду навоз и молоко, испытываешь сочувствие с тем и другим и потому вместо молока должен есть навоз, то ты, конечно, назвал бы ее глупенькой и не стал бы толковать с нею. А между тем твои возражения материалистам совершенно походят на возражения Кати. Навоз – это грубая материальная сила, например розги, палка; молоко – это высшая материальная сила, ощущения, представления и понятия; твои противники говорят, что эти две силы в сущности одно и то же, как навоз и молоко. В виде возражения ты говоришь им: «Вы испытываете сочувствие со всеми грубыми силами, ставите наравне розги и понятия и потому заставляете людей вместо понятий (молоко) употреблять розги и палки (навоз)». Вот почему и я, с своей стороны, называю тебя глупеньким; и ты, надеюсь, не будешь на меня в претензии за это. Ты вот что сделай: докажи, что силы, действующие в мире, бесконечно различны между собою, что материальные силы до того различны от духовных, что не имеют ничего общего между собою даже по сущности, что они проистекают из двух разных источников, происходят от двух различных начал. Все свое внимание устреми на этот пункт, и если ты докажешь его, тогда тебе не будет надобности прибегать к этим ненадежным практическим выводам, из которых состоит твоя статья, и к этому навязыванию последовательности, столь опасной для твоего учения. А затем прощай: да смотри, не сердись на мои, может быть, резкие замечания: помни, что их делает любящий тебя твой отец С.

P. S. Мамаша цалует тебя и посылает свое родительское благословение «моему умнику», как она называет тебя.

Милый мой Ваничка!

Вот ты, брат, какой у меня! не соглашаешься с моими замечаниями и не отступаешься от своих доказательств против материализма, – это делает честь твоей стойкости, но не уму. Ты говоришь, что я слишком требователен, что нельзя же придумать доказательства несокрушимого, что люди невзыскательные поверят и твоим доказательствам и подумают, что ты разбил на голову твоих противников. Может быть, может быть; не спорю; но ты все-таки отложил в сторону твою философскую полемику, и занимаешься теперь другими предметами; это делает честь и твоему уму. Ты прислал мне свою новую статью и просишь моего откровенного мнения об ней; это опять делает честь тебе, но вместе с тем и мне. – Я право не знаю, в каком смысле нужно понимать твою статью, в шуточном или серьезном. Если в шуточном, то шутка, брат, у тебя вышла злая и мысли, изложенные в твоей статье, выходят очень юмористичны; если же в серьезном, то я опять назову тебя глупеньким ребенком, как ты хочешь. В твоей статье ты доказываешь положение, что должно обрусить все, что соприкасается с русскими. Положение очень верное, и я против него ни слова; но мне кажутся странными представляемые тобою мотивы и средства обрусиванья. Ты говоришь, германцы германизируют, пруссаки прусачат все смежное с ними; отчего же и нам не обрусить того, что попало в наши руки? «Отчего, спрашиваешь ты, мы не обрусили западный край? Отчего мы не обрусили Остзейских провинции?» А тебе хочется этого, спрошу я тебя? Почему же хочется? Да так все делают, отвечает твоя статья. Здесь я опять приведу тебе пример из нашей семейной жизни. Помнишь, лет пять тому назад, Матрена и Палашка со слезами упрашивали мамашу, чтоб она отпустила их на волю; эти просьбы не редко слыхала конечно и Катя. Я живо помню, а ты вероятно еще живее, ту сцену, как Катя вся в слезах стала на колени перед мамашей и задыхаясь заговорила: «Матрена просится на волю, Палашка просится на волю; мамашечка, душечка, отпусти и меня на волю». Помнишь, как мы расхохотались при этом, особенно ты; ты целую неделю не давал Кате покою твоими насмешками; а мамаша сама расплакалась и стада ласкать Катю. Теперь же ты должен хохотать над собою; в твоей статье высказывается такое же ребяческое желание, какое насмешило тебя у Кати. Она просилась на волю, потому что другие просятся; ты хочешь обрусивать, потому что другие онемечивают; у нее подражание и у тебя подражание. Но скажу тебе прямо, Катя в моих глазах гораздо выше тебя; она подражала факту, которому следовало подражать; она сочувствовала требованию доброму, гуманному. Ты же, напротив, своим обрусиванием подражаешь факту недоброму и злостному; ты заявляешь требование, совершенно противоположное гуманному требованию Кати. Если бы ты знал, как выставляемые тобою за образец эксперименты онемечивания болезненно действуют на тех, над которыми они производятся, ты бы понял, почему я твое требование противополагаю требованию Кати и называю его нехорошим. Что в самом деле было бы хорошего в том, если бы все стали действовать так, как ты желаешь, если бы напр. татары стали отатаривать, а калмыки – окалмычивать всех, кто попадется им под руку? Понимаешь ты теперь, в чем дело? Высказавши желание обрусиванья, ты должен бы показать, для чего оно нужно и к чему хорошему может повести; а ты просто ограничишься ссылкою на других, и потом начал жаловаться и плакаться на то, что у нас нет средств для обрусивания. Каждый может возразить тебе: да зачем и эти средства, когда недоказана и не нужна необходимость самого обрусивания? Но посмотрим на твои жалобы. Ты говоришь: «прежде чем обрусивать других, русским следует обруситься самим. Чтобы обрусить, надо быть русским, а русских-то между вами и нет. Есть ли у нас русские, спрашиваешь ты, кроме простого народа, лишенного всяких средств к образованию?» И отвечаешь, что нет; в доказательство указываешь на то, что русские в значительном количестве отправляются за границу и живут там, не смотря на то, что иностранцы выказывают к ним презрение. Свое доказательство ты заканчиваешь такой тирадой: «не презрение иностранцев, так громогласно высказавшееся недавно устами принца-Наполеона, Бонжана, Генесси и других, – ни оскорбления, наносимые ежедневно и ежечасно русской, не только государственной, но и народной чести, всем органам европейском публичности, – ничто не вразумляет, ничто не возмущает наших заграничных русских, продолжающих тратить в пользу иноземцев наши русские деньги!» Чтобы увидеть, Ваничка, до какой степени логичны твои мысли, их следует только выразить кратко и ясно; тогда они получают такой вид: немцы онемечивают; следовательно, и русским нужно обрусивать; но русских у нас нет, кроме простого народа; потому что некоторые русские уезжают за границу; иноземцы выказывают презрение к ним, а они тратят русские деньги в пользу иноземцев. Согласись, брат, что логика у тебя неважная. Но это не беда; посмотри, как ты силен в знании фактов. Как ты думаешь, кого больше, – русских ли, живущих за границей, или иноземцев, живущих в России? Не правда ли, что немцев, например, у нас чрезвычайно много; однако заграничные немцы могут обходиться без них, и, как ты говоришь, онемечивают других. Стало быть, и нам можно было бы обойтись без заграничных русских и обрусивать кого следует; так, или нет? Видишь, мой дружок, как ты запутался! Далее, ты говоришь и приведенной выше тираде, что «все органы европейской публичности наносят ежечасно оскорбления русской чести». Неправда; ты значит не знаешь меня; а я тебе скажу, что Le Nord не наносит, Moniteur universal не наносит, Allgemeine Zeitung не наносит, Kreuzzeutung; не наносит, Times не наносит, даже похваливает Россию; если Morning Post и говорит иногда, что Россия не созрела и не способна к самоуправлению, то этого нельзя считать оскорблением; ты ведь сам разделяешь подобное убеждение, и разделяют его некоторые русские философы. Стало быть, ты соврал, сказавши, что все органы наносят оскорбление нашей чести. В той же тираде ты говоришь, что презрение иностранцев к русским высказывается, между прочим, устами принца Наполеона. Скажи, пожалуйста, откуда ты почерпнул такое сведение? Я внимательно прочитываю все наши газеты и нигде не встречал подобного сведения; знаю я и то, что вещали уста принца Наполеона; но в его вещаниях, правда задорных – ведь нельзя же французу обойтись без задора – нет презрения к русским, умеряю тебя; для него русские, собственно как русские, вещь безразличная. Другие иноземные господа, может быть, действительно презирают русских; но из этого все-таки не следует, что русские не должны жить за границей, если им нужно там жить. Ведь вот же твоя мамаша жила два года за границей, лечилась; а сколько твоих товарищей отправлено заграницу учиться; зачем же ты коришь их пребыванием за границей? Я кончил разбор твоей статьи; сделаю в заключение одно замечание. Что ты так близко принимаешь к сердцу русскую честь; но народную честь, а вообще всякую честь, все, что ты видишь у себя перед глазами? Ты, кажется, забрал себе в голову, что ты должен быть адвокатом всего русского, особенно того, на что нападают органы европейской публичности. Знай, мой дружок, что для этого у вас есть нарочитые органы русской публичности, в роде «Московских Ведомостей» и «Нашего Времени»; их должность и назначение в том и состоит, чтобы защищать то, что они обязались защищать; их защита и их усилия понятны. Ты же из-за чего хлопочешь? Или и тебя соблазняют почести и выгоды защитника? Нет, я ожидал от тебя, что ты будешь не адвокатом, односторонне смотрящим на дело и защищающим одну сторону, во что бы то ни стало, а беспристрастным судьею, воздающим всем должное. Твое прошлое рыцарское бравированье, твое стремленье к прогрессу на всех парусах подкрепляли во мне такую надежду на тебя. Смотри же, Иван, оправдай мою надежду. Если же ты пойдешь по пути указанных органов русской публичности, соблазнишься славой Каткова, Щебальского, Н. Павлова и т. п., ты, конечно, волен сделать и это – но тогда нет тебе моего родительского благословения на веки нерушимого, и я назову тебя Хамом. Не подумай, что я сбиваю тебя на крайности; нет, я сам держусь умеренного образа мыслей; познай, Ваничка, что умеренность не есть адвокатство и защита, во что бы то ни стало. Благо тебе будет, если ты примешь к сведению замечание любящего тебя отца С.

Читать дальше