Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6417 ( № 22 2013)

Новые работы сейчас приходят редко. Но место для них есть.

В Михайловском дворце устроен целый зал работ Сильвестра Щедрина. Мы рады, что некоторые из его полотен всё-таки остались в помещении нашего фонда. Они, конечно, выезжают на выставки, но всё же у нас есть возможность ими любоваться. Есть, конечно, и работы других, менее известных художников, которые ещё никуда не выезжали. Всегда здесь – с нами.

Хорошо у нас в фонде. Много известных полотен. Не меньше чем на иной экспозиции. Тут и « Портрет императора Павла I» Степана Щукина– причём оба варианта: со шляпой в руке и со шляпой на голове. Тут и « Зевс и Фетида» Антона Лосенко. Тут и « Портрет неизвестной молодой женщины у фортепьяно» Карла Рейхеля.

И конечно, в отдельном коридоре у нас стоят « Смолянки» Дмитрия Левицкого. Сейчас, к сожалению, они остались без света. У нас была реорганизация; рубильник передали другому отделу, а новый так и не установили. Поэтому «Смолянки» стоят в полумраке; так наблюдение за ними становится ещё более таинственным, чарующим. Нужно ходить с фонарём, высвечивая по очереди лица Левшиной, Алымовой, Борщовой... Они, принесённые сюда сразу после выставки, пока что стоят на полу – прислонённые к стенке.

Вот на портрете Молчановой видна антлия – вакуумный насос. Прибор для создания вакуума. «Смолянок» выставляли (19 августа – 25 октября 2010 года) сразу после реставрации. Для оформления выставки мне пришлось идти в Кунсткамеру – там искать такую же антлию. Тогда я узнала, что на картине Левицкого не показано самое главное. Как девушка могла узнать, что тут – под склянкой – образовался вакуум? Очень просто. Перед включением насоса туда помещали мышку или птичку. Заметив, что попугай умер, юная дама могла заключить – образовался вакуум. Этой детали здесь не хватает для полного правдоподобия. Трупика. Аналогичная картина хранится в Национальной галерее Великобритании – работа Джозефа Райта. Так и называется: «Опыт над птицей в вакуумном насосе». Там всё показано натурально. Белый попугай мёртв. Клюв приоткрыт. У каждого – своя реакция. Философ думает, девочка плачет. Наш Дмитрий Григорьевич решил таким трагизмом не заниматься. В конце концов его интересовала только Екатерина Ивановна.

Для Алымовой из музыкального музея мы принесли арфу... Приятно стоять здесь с фонарём. Взгляните на этот наряд Хованской! Упоительное сочетание розового и болотного. Хочется плакать. У Нелидовой – сочетание такое же, но в других пропорциях. Екатерину Ивановну как-то (ещё задолго до капитальной реставрации) повредили где-то в Германии. Аккуратно разрезали сбоку. Платили потом. Немцы... Что с них взять? Реваншисты. Кому помешала Нелидова? Юная барышня, наперсница Павла I.

Здесь можно сосредоточиться на оттенках. В мире всё время что-то происходит, а здесь всегда тихо. Всё неизменно. Вот только недавно тут сделали шумную систему вентиляции... Прежде было совсем тихо (лишь в полдень слышно, как с Петропавловской крепости стреляет пушка).

Я люблю картины. Поэтому работаю здесь. Люблю их больше всякой теории. В музее – радость для всех наших чувств. Наслаждаешься взором. Чувствуешь, как всё пахнет музеем. Трогаешь мрамор – чувствуешь его холод; трогаешь гравюру – чувствуешь её гладкость или рыхлость. Картины... они для меня – лучшее из наслаждений. Их можно рассматривать бесконечно. Я с детства вглядывалась в музейные полотна, изучала нарисованных людей, думала об их жизни. Вот люди поворачивают за угол. Куда они попадут? Что там с ними случится? Меня всегда интересовал мир, живущий за рамкой изображённого. Что там дальше – за городом, за пейзажем? Особенно нравились картины, на которых изображено множество людей. Каждый что-то делает, чем-то занят. Тогда, в детстве, я верила, что вырасту и обязательно всё это узнаю. Так вот и пришла в музей.

Опять же я счастлива работать именно в этом фонде. Быть может, это неправильно; но мне почему-то кажется, что в годы, запечатлённые здесь, на картинах, жизнь была лучше. Более счастливая... Смотрю на виды старого Петербурга. Что-то осталось прежним, что-то изменилось кардинально.

Но я смотрю не только на Петербург. У нас много зарисовок со всей страны. Помню, в 1980-е мне было смешно увидеть тут картину Никанора Чернецова« Крепость Гагры в Абхазии». Я тогда смеялась: как же это, курорт Гагры и – крепость. А потом история развернулась так, что Гагры вновь стали крепостью. Там началась война. Круговорот. Теперь ещё вспомнилось, что туда, в Абхазию, был сослан Иоанн Златоуст... Обо всём этом здесь, в фонде, можно долго размышлять.

Если случаются большие неприятности, нужно убежать в глубину фондов. Тут редко ходят. Тихо. Можно на кого-то смотреть. Весной мужчины бросают с картин какие-то особенные взгляды. Никто их не видит. Они, бедные, тут томятся. Общение с ними получается интимным. На экспозиции чувства, конечно, иные. Это как у Толстого в «Войне и мире» – на Элен был уже «лак от всех тысяч взглядов, скользивших по её телу, а Наташа казалась девочкой, которую в первый раз оголили». Здесь та же история. Вещи, которые находятся в фонде (пусть они порой выезжают на выставки), сохраняют какую-то нетронутость. Они мало кому доступны. Другим людям нужно ходить к постоянно открытым картинам. Так, в одном из отзывов посетительница как-то написала, что в трудные минуты ходит к « Гадалке со свечой» Ореста Кипренского. «Она всегда даёт мне совет, как поступить. Теперь я пришла – её нет. Передайте руководству Русского музея моё глубокое возмущение. Я не знаю, как мне дальше жить». Вот такие истории...

Я здесь знаю почти все картины. Разве что спрятанные по шкафам могут оказаться для меня новыми. За эти годы я со всеми перезнакомилась. Это – 4050 работ. Из них 1000 – миниатюры».

Евгений РУДАШЕВСКИЙ

Абу САФЬЯН

УЗНАЁТ МЕНЯ МОЯ ЗЕМЛЯ

Пахнет поле сеном золотистым,

Алым цветом блещут облака.

Надышавшись запахом душистым,

Мечут парни круглые стога.

И кузнечиков весёлый перезвон,

В пенье птиц лесная полоса;

Вдоль дороги, из садов вишнёвых,

Слышатся девичьи голоса.

За рекой пасётся кобылица.

Жеребёнок в полюшке родном

То шагает важно, то резвится,

Щеголяя нежным серебром.

Там, вдали, за пасекой, деревня

Возится в вечерней суете;

Мельница, усадьбы и деревья

Словно тонут в дивной красоте.

Как когда-то, шепчут мне берёзы,

Листьями легонько шевеля,

Вижу я сквозь радостные слёзы -

Узнаёт меня моя земля.

Но уж нету средь берёз высоких

Той одной, что с детства я любил.