Эксперт Эксперт - Эксперт № 23 (2013)

Richard Phillips x Tommy Hilfiger — это результат сотрудничества марки Tommy Hilfiger и известного американского художника Ричарда Филипса. Филипс сделал коллекцию досок для серфинга с разными картинками в разном стиле — от стрит-арта до экспрессивного абстракционизма. И если Tommy Hilfiger — это классика американского кэжуала, то рисунки Филипса — классика американского искусства. Вся серия — часть совместного проекта Tommy Hilfiger с Художественно-прикладным фондом (Art Production Fund). Доски выпущены по 89 штук каждая и будут продаваться в некоторых магазинах Tommy Hilfiger по цене 1500 евро.

Иногда то, что является, так сказать, сопутствующим товаром у знаменитых марок, может оказаться вполне стоящим. И солнцезащитные очки Trinity de Cartier — наглядное тому подтверждение. Они получились на редкость функциональными и изящными. Высокотехнологичные стекла с полной защитой от ультрафиолета, оправы разных оттенков. Общий стиль — рубеж 1960–1970-х, есть более крупные, почти на пол-лица, есть более аккуратные, классической формы. И красивый намек на фирменный знак коллекции Trinity — переплетенные кольца трех цветов золота, белого, розового и желтого, здесь помещены у основания дужек.

Альбер Эльбаз, один из лучших современных дизайнеров моды, звезда Lanvin, сделал коллекцию макияжа вместе с маркой Lancôme. Она уже была представлена в Париже, и вот-вот в ЦУМе пройдет Lancôme Hypnôse Show by Alber Elbaz, ей посвященное.

Все продукты, вошедшие в коллекцию, посвящены глазам — поэтому восхищенные, радостные, удивленные и прочие женские глаза стали главным символом коллекции. Всего она состоит из 11 продуктов, разделенных на три образа: натуральный Doll Eyes, классический Star Eyes и, конечно, роковой smoky eyes Drama Eyes. Самыми хитовыми продуктами стали туши суперчерных оттенков Hypnôse Doll Eyes, Hypnôse Star, Hypnôse Drama и просто Hypnôse. Кроме того, есть еще накладные ресницы в специальной коробочке, расписанной рисунками Эльбаза — как, впрочем, и все остальное. Именно в этих рисунках вся соль коллекции, они-то и делают простую черную тушь коллекционной, за которой будут гоняться все бьюти-маньяки по всему миру. И Москва тут не станет исключением.

Максим Соколов

Максим Соколов

Вслед за ректором РЭШ С. М. Гуриевым, прервавшим молчание и ныне перешедшим в режим non-stop-интервью: «И тебя посадят, и тебя посадят» — свободу выбрал также и шахматист Г. К. Каспаров. Из Женевы, где ему вручали правозащитную премию, он объявил, что в настоящее время ему возвращаться в Россию несвоевременно, ибо гораздо большую пользу делу освобождения родины он принесет в свободном мире: «Сегодня я продолжаю борьбу с кремлевскими преступниками на международной арене».

И кремлевские преступники, и прогрессивная общественность отреагировали на невозвращение Каспарова довольно вяло. При всем различии между ними есть у них и точки схождения. Одна из них — отношение к шахматному чемпиону, своей двадцатилетней борьбой доказавшему, что «Олег за все берется смело // и превращает все в г…но // а если за г…но берется // то просто тратит меньше сил». В какой географической точке герой будет за все смело браться, разницы большой нет.

Тут важнее другой вопрос: представляет ли Каспаров, Гуриев etc. — список зарубежных борцов с кремлевскими преступниками довольно обширен — какой-то интерес и какое-то значение не в контексте борьбы, а сам по себе? Есть ли в нем что-то содержательное кроме борьбы? Если есть, то ситуация трагична, но поведение мужественно и внушает невольное уважение: утомившись российским неблагоустройством, человек выбрал другую страну для самореализации и под новым небом отдался творческой работе, своим духовным интересам и своей жизни. Россия услышала от него на прощанье: «Коли лучше найдешь — позабудешь, коли хуже найдешь — пожалеешь» — и больше он не счел нужным ни говорить, ни помнить. Такой человек не берет ни копейки ни от кремлевских преступников, ни от зарубежных фондов, борющихся с кремлевскими преступниками, да и в душе своей, постановив: «Умерла так умерла», — он создает новую программу жизни, в которой нет места России.

Как если бы на ее месте простиралась океанская пустыня. При всем максимализме такой позиции так жили многие поколения эмигрантов — не только из России. Прошлого больше нет, надо строить новую жизнь под новым небом. Жанр «За безопасным сидя рубежом, ты лаешься, как пес из-за ограды» — он, возможно, гражданственный, но до боли нетворческий. Творческий — это когда есть понимание, что началась новая жизнь и новые поприща. Так поступали не только лучшие научно-технические таланты из русской эмиграции — Зворыкин, Сикорский etc. (представителям научно-технической мысли это проще и естественнее). Так поступали и представители культуры. Бердяев, Булгаков, Франк создавали свое, свидетельствуя о величии России в изгнании. Солженицын, изгнанный из СССР на пике борьбы с режимом, в эмиграции отдался писанию узлов «Красного колеса», что было воспринято и там, и тут, и в ЦК КПСС, и в либеральных кругах СССР и Запада как малопонятный уход от противостояния коммунизму. Насущное значение узлов было хоть как-то понято (и очень не всеми) десятилетия спустя.

То обаяние и авторитет, которым пользовалась — хотя бы во фрондирующих кругах СССР — русская эмиграция, связаны не только и не столько с тем, что эмигранты наряду с прочими гражданами свободного мира имеют богатый доступ к предметам ширпотреба, вплоть до стереофонических унитазов, а также наслаждаются, опять же наряду с прочими гражданами, неподцензурной прессой. Тем более это не тот аргумент, который может обаять сейчас, когда и стереофонические унитазы, и неподцензурный интернет доступны и гражданам РФ, несмотря на гнет режима. Обаяние было связано с тем, что «Русское зарубежье — это большой духовный мир, что там развивается русская философия, там Булгаков, Бердяев, Лосский, что русское искусство полонит мир, там Рахманинов, Шаляпин, Бенуа, Дягилев, Павлова, казачий хор Жарова, там ведутся глубокие исследования Достоевского (в ту пору у нас вовсе проклятого)». Сегодня в лучшем случае можно сказать, что духовный мир что в метрополии, что в эмиграции так себе, а если иметь в виду духовность айфона и совриска, так она везде одинакова.

И различие в масштабах между борцовской эмиграцией Березовского и более мелких лондонских подберезовиков и эмиграцией Бердяева, Бунина, Деникина, Солженицына не может не впечатлять. А равно и не провоцировать вопрос, по какой категории проводить свежих эмигрантов Гуриева и Каспарова.

Разница в масштабах и значении проистекает от того, что борцовская эмиграция не может жить без конкретного сегодняшнего кремлевского режима — мы заранее предлагаем проставить все возможные оценочные эпитеты, нимало не стесняясь в выражениях. Тогда как высокое изгнание живет без такого сиюминутного огляда, что дает существенно большую свободу и независимость.