В Полыковская - Так спаслись ли покаявшиеся

В. П. Полыковская

Так спаслись ли покаявшиеся?

"Тема размером в небо и ёмкостью эпилога к Апокалипсису"

Л. Леонов

Публикуемый впервые рассказ "Деяния Азлазивона" в архиве Л. М. Леонова хранится в двух авторских редакциях: в виде самодельной рукописной, без единой помарки книжечки, помеченной ноябрём 1921 года, с рисунками, выполненными акварелью и цвеной тушью под лаком, и - машинописного, с авторской правкой экземпляра текста с тем же названием, датированного декабрём того же года.

Ноябрьская книжка с большой степенью вероятности может быть отнесена к жанру так называемых автографированных книг - российскому феномену начала 1920-х годов, когда книга "из явления мирового значения превратилась в явление комнатного обихода" и "русские писатели переписывали свои произведения в одном экземпляре и так выставляли их на продажу в двух-трёх лавках... ибо никакого другого пути к общению с читатлем им дано не было" ("Докладная записка Всероссийского союза писателей наркому просвещения А. В. Луначарскому", 1921). Была ли леоновская книжечка попыткой "продоления Гутенберга" (М. Цветаева) - неизвестно, но мы знаем, что в издательство М. В. Сабашникова автором представлялся второй, машинописный вариант "Деяний Азлазивона", который и был, как записала в своем дневнике Т. М. Леонова-Сабашникова, "запрещён цензурою в августе 1922 года".

На всём пространстве рассказа текст машинописи лишь слегка отличается от рукписного, и тем более неожиданным кажется полностью переделанный финал. Приведём его рукописный, ноябрьский, вариант от слов "грозными пучинами углы глядят":

"Тут грянул гром. Треснуло и зыкнуло, искорье расчертло темь - рухнули брёвна огненным дождём и закрыли Сысоеву братию.

Пуще разметалось пламя. Метнулся алый язык в самое небо и вышвырнул святые души в ворота райские растворённые.

Не стало на бору скита.

На то место наступил пятой Велиар и раздавил огнём прах и пепел и прошёл дальше - как идёт сторож дозором, а буря полем.

То великая гарь была. Двадцать спасенников с Сысоем огнём попалились, но не гореть им зато в огне геенском вовеки. В райском саде по слову Сысоя под золотым деревом слушают они звонкие песни райских птиц, славят Господа и одеяние их паче снега.

Так спасал душу свою разбойник Ипат, ныне преподобный отец наш Сысой с двадцатью попалёнными бесовским пламенем.

Нифонтова пустынь в округу - верста. Нифонтова пустынь у бога на золоту скрижаль списана, Нифонтова пустынь - верным Спасенье, нечистым - страх. Аминь".

И традиционная для сказа концовка:

"Радуется купец, прикуп сотворив и кормчий в отишье пристав и странник в отечество своё пришел. Такоже радуется и книжный списатель, дошед конца книгам. Такоже и яз - худый раб Божий Леонид Леонов. Во граде Москве в лета ноябрь 1921".

В окончательном, декабрьском варианте "Деяний Азлазивона" благостная картина вознаграждения раем бывших разбойников отсутствует. Сравнивая тексты, мы обнаржили, что она - буквально отсечена: на последней странице отчётливо видны следы работы Леонова с ножницами и клеем.

Почему же писатель "отменил" спасение покаявшихся?

Первое, мы бы назвали его наивным, суждение подсказывает, что это характерный случай автоцензуры, вызванный очевидными причинами.

Именно в последние месяцы 1921 года началось активное наступление государства на церковь в связи с изъятием церковных ценностей, а еще летом 1921 года любая рукопись до сдачи в набор должна была пройти цензуру Госиздата (ГИЗа) РСФСР, одна из инструкций которого гласила: "Из религиозной литературы разрешать к печати лишь литературу богослужебного характера". Рассказ же явно попадал в разряд "неразрешённой" лтературы, и если аллегорическое изображение нечистой силы Советская власть иногда даже использовала, то прославление Господа "спасенниками" в райском саду, разумеется, допустить никак не могла. Возможно, Леонов, превратив финальную сцену в раю в "фигуру умолчания", надеялся, что рассказ цензуру пройдёт.

Но в начале 1920-х годов в обществе, хоть и объявившем себя безбожным, невозможно было скрыть основной авторский посыл: надежда на спасение покаявшегося и страх вечных мучений грешника. Лукавый приём писателя не сработал - рассказ признали идеологически опасным.

Если это суждение верно, то перед нами начало драмы Леонова-художника, настигшей в той или иной форме в Советской России всех без исключения творческих людей: когда-то, отвечая на вопрос, как Октябрьская революция отразилась на его творчестве, Леонов сказал, что "от истории можно уйти только в могилу".

Между тем приходит на ум и другая мотивация отмены счастливого эпилога.

Заметим, что ко времени написания рассказа и сам Леонид Максимович, несмотря на молодость, уже имел за плечами и собственный опыт страдания, и столкновения со злом. К несчастью для биографов, он не вёл дневников, не писал воспоминаний, очень скупо говорил о себе, и при множестве литературы о его творчестве он сам, как личность, остался фигурой закрытой (что засвидетельствовал и вышедший к 100-летию мастера интересный сборник "Леонид Леонов в воспоминаниях, дневниках, интервью". М.: 1999), а главные книги его не прочитаны. В то же время среди крупных русских писателей XX века Леонов единственный, кто в своих произведениях охватил весь спектр острых проблем века от "бессмысленного бунта" и разбоя до угрозы природе, атомного апокалипсиса и самоуничтожения человечества. При этом мощный историко-культурный контекст, неизменный поиск сути вещей и, конечно же,талант автора защищали их от вульгарной "социальности".

Последняя публикация писателя (1994 год) - религиозно-философский роман "Пирамида", задуманный им в 1940-х годах как размышление об итогах нынешнего этапа чловеческой истории, её эпилоге - стала действительно итоговым русским романом минувшего столетия. В нём последний раз в ХХ веке в русской литературе "большой формы" явлены особенности русской жизни и национального характера.

Но впервые у Леонова мы видим это в сжатой форме сказа в "Деяниях Азлазивона". И главная тема "Пирамиды" - состязание ангельского и бесовского за душу человека - является смыслом всего происходящего в одном из самых ранних произведений писателя: инфернальная "игра", которая совершается во внутренней жизни человека, становится сокровенным мотивом его творчества.

В этом свете леоновское посвящение рассказа Григорию Алексеевичу Рачинскому (1859-1939), появившееся в изменённом, машинописном варианте, представляется неслучайным. Литератор, переводчик, "знаток богословских и религиозных вопросов" (Ф. Степун), председатель московского Религиозно-философского общества, один из столпов Общества памяти Владимира Соловьева, Рачинский входил в московский круг знакомых Леонова и был слушателем его рассказов.