Лидия Сычёва - Время Бояна
- Название:Время Бояна
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:БУКИ ВЕДИ
- Год:2011
- Город:Москва
- ISBN:978-5-4253-0172-7
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Лидия Сычёва - Время Бояна краткое содержание
От автора.
В 2002 году в Челябинске вышла моя книга «Тайна поэта», посвященная жизни и творчеству Валентина Сорокина. Мне казалось, что я закрыла тему, и добавить что-то принципиально новое к этому исследованию будет сложно.
Но с того времени написано и опубликовано несколько книг о Валентине Сорокине — «Беречь Россию не устану…» Юрия Прокушева, «Красивая мудрость слова» Николая Захарова, «Культовый поэт русских клубов Валентин Сорокин. 15 тайн русского сопротивления» Александра Байгушева; вышел в свет очерк Анатолия Белозёрцева «Журавлиная высь» (в сборнике «Священного призвания огонь»). В литературной периодике то и дело вспыхивала полемика по поводу творческой и общественной деятельности поэта. У Валентина Сорокина выходили новые книги, его стихи публиковались в «Литературной газете», газете «Завтра», «Нашем современнике», «Московском литераторе», «Приокских зорях», «Подъеме», «Слове», «Литературном меридиане» и многих других изданиях. Жизнь шла своим чередом и получала отражение в очерках и эссе, интервью и статьях, прямо или косвенно посвященных творчеству поэта. Мои новые работы по данной теме были напечатаны в журналах «Москва», «РФ сегодня», «Поэзия», «Молодая гвардия», «Полдень», «МОЛОКО», газетах «Танкоград», «Литературная Россия», на сайтах АПН, «Русская народная линия».
Так родилась книга «Время Бояна». Надеюсь, она будет интересна всем, кто любит русскую поэзию и художественное слово.
Время Бояна - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— Пожалуйста:
Как подарок запоздалый
Ощутима мной зима —
Я люблю её сначала
Неуверенный размах.
— Звучит слово «зима» и у нас сразу же возникает картина — это время года может быть буйным, тихим, метельным, солнечным — в общем, это довольно спокойное, неопределенное слово. А «размах» — такое сильное слово, да еще кончается на «ах», и он «съел» эту рифму. Ту тихость, ту созерцательную интеллигентность он словом «размах» приколотил, и получилось так, что он стукнул огромной кувалдой по соломенной шляпе. Ощущения-то у него нормальные, он хотел написать, что зима только начинается, что она покажет потом свою силу, а сейчас она делает как бы разбег, взрослеет на его глазах, вот он что хотел сказать! А всё съел!
— Вторая строфа:
Хороша она испугом,
Как начало грозных дел, —
Перед всем безлесным кругом
Даже ворон оробел.
— Это ничего. Ворон. «Перед всем безлесным кругом», — видимо, поэт видит поляну, она очертилась снегом… Что-то блоковско-фетовское.
— И заключительная строфа:
Но сильней всего непрочно —
Выпуклых голубизна —
Полукруглый лед височный
Речек, бающих без сна…
— Но сильней всего непрочно — это очень плохо. «Богатырь я, богатырь — туберкулезный». Тогда уж оставь или «сильней всего», или «непрочно». Это всё равно что две кобры бросить друг на дружку — взаимоуничтожение слов. В распахнутую дверь ко мне вошел стройный горбун, — я ж не могу так сказать! Здесь — отсутствие понимания художественно-психологической несопричастности слов друг другу. Как монтажники говорят — нестыковки. Он ставит на конец стиха — слово «непрочно», и получается «но сильней всего непрочно» — путаница.
— «Выпуклых голубизна…»
— И это плохо. Дальше он объяснит, но у читателя сразу недоумение — чего «выпуклых голубизна»? Глаз? Существительное ведь далеко!
— «Полукруглый лед височный…»
— Во-первых, это очень непонятно, абстрактно, во-вторых, стихотворение написано не по наитию, а по неясным, идущим далеко-далеко, еще даже неподавшим своего голоса ощущениям. Поэт имеет на это право, но только он. А почему я должен пользоваться тем правом, которое он сам для себя не понял? Вот в чем дело! Всё ведь искренне здесь, мы видим мятущегося поэта, а картины нет! Потом, соединение «непрочно — височным». Тут много от человека деталей, а сам он нагнетает природу. Несовместимость, я бы так сказал, на языке огрубления — росы и пота. И в результате — отвращение.
Человек-то он хороший, очень порядочный и честный по-своему, стремился к русской стихии. Стихии интеллигентно управляемой, красивой и летящей. Ну, как скакун, допустим, выдрессированный.
Я знаю, как он погибал, Борис Ручьев мне рассказал. Подбежали к нему, к Ручьеву, заключенные, говорят: иди, там твой поэт умирает. Зона общая, но в помещениях они были разных. Когда Ручьев пришел, Мандельштам лежал на нарах один. Кость и кость — до того исхудавший! Он уже умирал, и просил пить. Несколько минут еще прожил. И Ручьев мне рассказывал: «Я, — говорит, — Валя, нашел пятаки и по русскому обычаю перекрестил его, глаза ему закрыл и положил на них монеты».
Ручьев человек был очень честный. Он мне говорит: «Я не могу писать, — в нем страх еще очень жил — представьте, двадцать лет отмолчал, — а ты будешь седым, расскажешь». Хорошо, говорю. Я слушал его воспоминания, переживал страшно. Ручьев тепло о нем говорил. Но поэт Мандельштам слабый…
— Давайте всё-таки еще одно стихотворение посмотрим.
После полуночи сердце ворует
Прямо из рук запрещенную тишь.
Тихо живет — хорошо озорует,
Любишь — не любишь — ни с чем не сравнишь…
— Хорошо!
— Любишь — не любишь, поймешь — не поймаешь…
Не потому ль, как подкидыш, дрожишь,
Что пополуночи сердце пирует,
Взяв на прикус серебристую мышь?
— Ну всё испохабил! Взял мышь — и ешь, не обязательно угощать всех! Первая строфа хорошая, но «подкидыш, дрожишь» — это плохо. Многие интерсочинители — поэты, прозаики, критики — лишены русской опрятности. Я с юности это понимал. Там, где русский человек обойдет, русскоязычный литератор обязательно скажет об этой «краске»! Это, видимо, вызвано тем, что у них отношение к сковороде, к зарезанному поросёнку, к быту совершенно другое, чем у нас. Все стихи, посвященные любви, в русской поэзии настолько чисты, будто серебро вынутое из какого-то состава, который еще и серебро очищает! Вот какие стихи у нас! Даже мат: «Что ж ты смотришь так синими брызгами, или в морду хошь?» — Есенин говорит, — это у него хулиганские стихи, специально написанные разгневанным поэтом, а грязи в них нет! А прочитанные стихи лиричные, любимой посвящены, и все в грязи! Такое впечатление, что поэт неряшлив, небрит, и не успел умыться даже. Вы не согласны?
— Я согласна, я просто удивляюсь какой у вас абсолютный поэтический слух! Это невозможно приобрести, с этим надо родиться.
— Да, мне это говорили всё время, когда я начинал писать и еще не печатался даже. Первый мой учитель был Александр Яковлевич Гольдберг, еврей, который знал Мандельштама, и он мне говорил: «У Сорокина абсолютный поэтический слух, абсолютный вкус к слову!» Ну, а что, как меня опровергнешь? Это всё равно что вы меня пригласите в гости: «Я вас жду, картошки наварила», — а я приду, она сырая, недоваренная. Он же загубил стихотворение — «мышь в зубах держу»! Может быть, в пустыне Синая это и нормально смотрится — вышел «эпик», держит мышь в зубах. А у нас это не пройдет… Ещё одно стихотворение прочтите, и всё — много чести ему.
— Хорошо.
Ночь на дворе. Барская лжа:
После меня хоть потоп.
Что же потом? Хрип горожан
И толкотня в гардероб.
Бал-маскарад. Век-волкодав.
Так затверди ж назубок:
Шапку в рукав, шапкой в рукав —
И да хранит тебя Бог!
— Это, видимо, Новым годом навеяно, но текст разорванный, отрывочный, который он решил склеить. Стихотворение — бесстрастное, написано только бездельем и величайшим напряжением ума.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: