Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6420 ( № 25-26 2013)

Так зачем? Послушаем, что пишет в конце книги сам Ельчин. Он не церемонится. Он привык, что публика в России проглотит всё. Однажды, в брежневские времена, к Ельчину пришёл сотрудник КГБ и начал вербовать. Повербовал и ушёл. А страх остался. «Страх этот особый, он сидит у меня где-то в области желудка, и хотя я давно живу по другую сторону океана, он не слабеет. Этот страх у меня, как и у моих родителей и у всех тех, кому довелось жить в СССР, если им, конечно, не стыдно в этом признаться, сформировался много лет назад. Всем известно, что масштаб происходившего под руководством Сталина – массовых убийств, сети концентрационных лагерей, депортации целых народов – оказался возможен только благодаря соучастию всего населения СССР».

Далее следуют взаимоисключающие параграфы: «мы делали вид, что верим в идею коммунизма» и «мой отец был убеждённым коммунистом», а сотрудник «Мемориала» Борис Беленкин спешит вставить свои пять копеек о том, что надо публично покаяться. Не ясно только – кому. Ведь не все были убеждёнными коммунистами, не все даже делали вид, что верят в идею коммунизма, и уж тем более не все причастны к массовым убийствам. Человек за океаном напуган брежневскими чекистами настолько, что думает: если кто-то говорит, будто жил в СССР и не трясся от страха, – то это оттого лишь, что ему стыдно признаться.

Итак, в лучшем случае эта книга написана потому, что у страха глаза велики, и Ельчин пытается таким образом вытеснить навязчивую идею. Это сравнительно безобидный вариант, хотя читателю не стоит принимать роль психотерапевта. Но есть другая возможность, и она гораздо больше похожа на правду: Ельчин за океаном хладнокровно работал на заокеанскую публику, которая благосклонно приняла его байку, будучи совершенно не в курсе реальных событий, среагировав лишь на безотказные маячки: «хороший еврей», «тоталитарный режим» и «кровавый Сталин». К тому же главный герой, которому как бы надо сопереживать, – наполовину американец. Итого: в 2012 году «Сталинский нос» получил престижную Медаль Ньюбери, а The horn book magazine, журнал, посвящённый детской и подростковой литературе, назвал её лучшей книгой 2011 года.

Так любовь к доллару победила надуманный страх. Закон рынка: кто успел – тот зайчика и съел.

Светлана Замлелова. Блудные дети. - СПб.: Алетейя, 2013. – 215 с. – Тираж не указан.

За последнее десятилетие в отечественной литературе отчётливо обозначилось направление, которое критика почему-то осторожно обходит. Между тем оно свидетельствует о явлении, которое следовало бы назвать не просто важным, но принципиальным, а на сегодняшний день, может быть, главным. В век торжества гедонизма появились книги, которые ставят читателя перед неожиданным и вечным вопросом: в чём смысл жизни?

Любая революция этого вопроса сторонится. Насилие отменяет понятие греха, поэтому революция первым своим принципом провозглашает свободу. Вопрос о смысле жизни ведёт личность к дореволюционному (или контрреволюционному) состоянию, в котором герой, развинченный, растерянный, истерзанный ветрами дикой свободы, ищет подлинного освобождения. Путь освобождения от греха – путь к Богу. Характерно, что герои книг, идущие этим путём, преимущественно интеллигенты – Василий Чижов, Сергей Тетерин (роман Александра Сегеня "Закаты"), Алексей и Ирина (трилогия протоиерея Александра Торика «Флавиан») – или выходцы из интеллигентных семей, как Иннокентий Феотихтов, герой романа Светланы Замлеловой «Блудные дети», о котором пойдёт речь.

Именно на интеллигенции лежит основная вина за смуты, терзавшие Россию в XX веке, – вот почему ряд наших литераторов обратился к осмыслению феномена современного мыслящего русского человека. У Светланы Замлеловой этот человек молод – в начале повести он тинейджер, окончивший школу в 91-м году, когда Россию, как в 17-м, заставили снова начинать с нуля свою историю. В этом смысле Иннокентий Феотихтов – подросток нулевых времён.

Подростки нулевых времён не имели времени и возможности анализировать происходившие вокруг события: наставники позаботились о том, чтобы превратить их в блудных детей, в потерянное поколение, отлучить от мировоззрения, заменив его суррогатом, который достаточно обозначить одним словом – «свобода».

Блудные дети оказались свободны, в том числе и от участия в роковых событиях начала 90-х, став их любопытствующими наблюдателями. Герой книги оказывается в толпе свидетелей расстрела Белого дома 4 октября 1993 года. Ему и его институтским друзьям, которые мечутся вместе с толпой, трагические события этого дня, «черёмуха», пули, снайперы, танки, взрывы – всё кажется весёлым спектаклем, восторженными зрителями которого им посчастливилось стать. Такое перевёрнутое восприятие трагических событий совершенно в духе молодёжи того времени, замороченной перестройщиками разных мастей, озабоченных маниакальной идеей очередного разрушения старого – на этот раз советского – мира и утверждения на его обломках свободного общества: «Стоило включить телевизор или развернуть газету, как вас немедленно обволакивал флёр какой-то надрывной припадочной радости по поводу наступившей будто бы свободы» . Свобода как инстинкт – вот, в сущности, что провозгласили адепты нового строя на обломках Советской России. Причём инстинкт разнузданный. «Главное, что меня всегда удивляло, – говорит герой книги, – у всех этих людей, называющих себя «свободными», вся свобода сводится, как правило, к самому банальному разврату. <[?]> Заявить свои права совокупляться как-нибудь наособицу – вот за это они готовы жизнь положить».

Впрочем, такое понимание свободы возникло не вдруг. Замлелова отмечает эволюцию отечественной интеллигенции. От лозунга «Не мешайте нам жить» один шаг до декларации права на вседозволенность и, следовательно, права на грех. Его-то и провозглашает либеральная интеллигенция 90-х. Последовательно доводя до конца философию свободы этого круга, снимая логические противоречия, выявляя непоследовательность взглядов её адептов, главный герой, отчасти неожиданно для самого себя, постулирует право на жизнь без каких бы то ни было запретов. Сначала он не решается сказать: «в преступлении»...

Вопрос о праве на преступление звучит не в ключе Родиона Раскольникова, а, скорее, в ключе идеологии победивших в 90-е годы либералов. Недаром последнее десятилетие прошлого века в нашей стране было отмечено невиданным валом убийств. В отличие от героя Достоевского, Иннокентий Феотихтов к преступлению не готов. Но «неведомая сила, которая подхватила» его, привела героя в тайное общество, заставила участвовать в чёрной мессе, пройти инициацию и поставила перед необходимостью участвовать в совершении чудовищного обряда. Угроза мести за измену, преследования «братьев» по тайному обществу заставляют главного героя покинуть Россию. Вторая часть повествования показывает жизнь Иннокентия Феотихтова в цитадели свободы Старого Света – Великобритании.