Роман Редлих - Сталинщина как духовный феномен

Преступления, о которых идет речь — интегральная часть советского быта . Как политические чистки сопутствуют каждому новому зигзагу генеральной линии партии, так репрессии за бытовые преступления систематически проводятся на всех отстающих участках и в узких местах социалистического строительства, причем наказания за бытовые, т. а неразрывно связанные со всей советской жизнью, преступления применяются очень целесообразно и преимущественно на отстающих участках . Их цель при помощи страха подтянуть отстающих до уровня передовых, добиться преодоления объективных трудностей путем максимального напряжения субъективных сил. Плохое положение дел, скажем, на советском транспорте рано или поздно непременно ведет к оживлению деятельности железнодорожных судов и осуждению большого числа лиц за преступления, которые до поры, до времени остаются безнаказанными в других, относительно более благополучных, отраслях народного хозяйства.

Так называемые «политические преступления» вСССР совершаются другой столь же многочисленной категорией советских преступников, обозначаемой в официальной терминологии как «социальноопасный элемент», а в просторечии как «контрики».

Эта категория преступников репрессируется по одному или нескольким/ пунктам 58 статьи УК РСФСР или соответствующим статьям республиканских УК, то есть по обвинению в действиях политического характера.

Нужно сказать, что сроки по 58 статье отбывают только те лица, которых считают потенциальными врагами советской власти. Приписываемые им преступления — антисоветская агитация, вредительство, саботаж, подготовка террористического акта, шпионаж, участие в подпольных контрреволюционных организациях, вооруженные выступления против советской власти — фикции. Более или менее осознанные антисоветские убеждения у осужденных «контриков» почти всегда, однако, имели место уже до ареста и, уловленные партией или органами, послужили основанием для репрессии.

Но люди виновные, или хотя бы только замешанные в действительных активных действиях против советской власти, если они уличены, на свободу уже никогда не выходят . Их либо расстреливают, либо содержат в полной изоляции.

Техника этих чисток, разработанная образованной после убийства Кирова специальной комиссией государственной безопасности при участии лично Сталина, в своих общих чертах известна. Она основана на постоянном и по-видимому очень неплохо продуманном наблюдении за политическими настроениями всех групп населения, осуществляемом кадром секретных агентов политической полиции и партийно-политическим аппаратом. Незадолго до чистки, в соответствии с результатом этих наблюдений и с учетом того, какая группа по мнению Кремля подлежит наиболее полному разгрому (дело Рыкова-Томского — партийные круги, дело Тухачевского — военные и т. д.) устанавливается примерное число людей, подлежащих репрессированию. На основе точных директив, содержащих все необходимые признаки социально-опасного элемента, местными органами государственной безопасности составляются затем именные списки предполагаемых врагов народа. Рассматривается их личное дело. Собирается или, если нужно, создается дополнительный материал. Это делается обычно еще до ареста, но если много работы, то и после. Арестованному пришивается определенное дело, в котором его затем вынуждают «чистосердечно признаться». Опытные полит-преступники на допросах отнюдь не защищаются, а только стремятся выяснить каково будет обвинение и признаются легко и свободно, предпочитая бесполезной борьбе сокращение длительности следствия и избавления от применения пыток.

Разница между тюрьмой и волей в СССР проходит не слишком резко. Людей свободных в либерально-капиталистическом понимании этого слова в СССР вообще нет, есть только большая или меньшая степень и, что гораздо важнее, различный характер порабощения.

Концлагерник — это раб в простом, элементарном смысле этого слова. Он подчиняется прямому, только условно замаскированному «перековкой», насилию. Свободный советский гражданин скован активной несвободой, обязательной для него псевдоверой в мифы и фикции. За свободу внешнюю он платит внутренним рабством.

Конечно, в концлагерях тоже есть и стахановщина, и соцсоревнование, и своеобразный слой лагерной знати, и сексоты, тогда как на воле многие весьма смело оперируют с фикциями.

Но принципиально соотношение все же таково: на одном полюсе советской жизни стоит член партии, ответработник, министр, облеченный огромной властью и располагающий огромными материальными возможностями, но духовно скованный, творчески уничтоженный обязательным псевдоисповеданием активно лицемерной официальной доктрины; на другом — какой-нибудь зэк, под конвоем марширующий на очередную командировку, но зато отдающий себе ясный отчет и в чудовищной сущности сталинизма и в своем отношении к нему.

Если внутренняя природа сталинизма — воля к тотальному властвованию проецируется сразу в двух планах, в плане реального властвования над материальным бытием человека и в плане активной несвободы, иллюзорного властвования над мнимым подобием коммунистического духовного мира, то в системе советских кбнцлагерей и ссылок осуществляется преимущественно первая проекция сталинизма: заключенный физически вполне раб, но духовно он более свободен, чем любой советский гражданин, находящийся только еще под угрозой попасть за колючую проволоку. Жизнь в СССР на воле означает относительно лучшие материальные условия и относительно большую внешнюю свободу, оплачиваемые, однако, «добровольным» (читай: «беспрекословным») отказом от свободы духа и от вытекающей из нее ответственности.

Каждый, кто стремится сохранить в условиях сталинщины духовную свободу, в силу связанной с ней ответственности подвергается «искушению добром». Противостоять Этому искушению — значит идти против собственной совести, нарушать свободу собственного духа. Поддаться Этому искушению — значит уже вполне независимо от описанных нами объективных условий, заставляющих людей преступать советские законы, сознательно противодействовать сталинизму. Нельзя не сказать, что население России, во всех своих религиозных, социальных и национальных группах, дало изумительно большое число людей, способных к такому противодействию.

Система репрессий и подход к каждому человеку, как к еще не уличенному или к уже уличенному преступнику, для сталинизма не случайность, а необходимейший вывод из его этического мироощущения и гарантия его прочности. Не будь карательных органов, не будь всевозможных стационарных и выездных судов, не будь заведомо невыполнимых указаний партии и правительства и порождающих преступления советских законов, не будь системы концлагерей и страха перед жуткими тяготами лагерной жизни, перед отрывом от семьи, от профессии, от всего, к чему вообще способно привязаться человеческое сердце, партийная пропаганда потеряла бы всякую силу. Стройный в своем роде мир мифов и фикций рухнул бы, а с ним вместе и социализм, и построившая его коммунистическая партия.