Юрий Безелянский - 5-ый пункт, или Коктейль «Россия»

— писала Цветаева в июне 1931 года. Ностальгия? Тоска по родине?

Но так ли все равно? Иногда цепляет за душу какая-то сущая мелочь, и хочется выть от потерянного:

На этом мнозначительном «если» Цветаева обрывает свое стихотворение «Тоска по родине…»

«Все меня выталкивает в Россию», — писала Марина Цветаева Анне Тесковой в начале 1931 года, имея в виду сложность своего положения в среде эмигрантов, свое отторжение и невозможность заработков, — в которую я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна».

Вдумайтесь: «Здесь я не нужна. Там я невозможна». Какой пронзительный холод «на трудных тропках бытия»!..

Возвращаться — не возвращаться? — этот вопрос мучил Цветаеву. «Ехать в Россию? Там этого же Мура (сына Цветаевой. — Ю. Б.) у меня окончательно отобьют, а во благо ли ему — не знаю. И там мне не только заткнут рот непечатанием моих вещей — там мне их и писать не дадут».

Ко всем мучительным переживаниям добавились события в Германии, приход фашистов к власти, агрессия Гитлера… Германия для Цветаевой — вторая родина (читайте эссе «О Германии»); с некоторым вызовом она даже писала: «Во мне много душ. Но главная моя душа — германская. Во мне много рек, но главная моя река — Рейн». Как отмечает в своей книге Виктория Швейцер:

«В Цветаевой действительно жило несколько душ, древняя Эллада соседствовала с древнегерманскими Зигфридом и Брунгильдой, тем не менее русская была первой — врожденной. Германская — вторая, впитанная с душой матери. Дело не сводится к тому, что в детстве ее учили немецкому языку, пели песенки и рассказывали сказки по-немецки — это могло оказаться блестящим, но чисто формальным знанием языка. Мария Александровна со всей присущей ей страстностью из души в душу переливала дочери свою любовь к Германии, «всю Германию», как впоследствии сама Цветаева «всю Русь» «вкачивала» в своих детей…

Цветаева считала немецкий язык и культуру наиболее близкими не только себе лично, но и русскому языку, культуре, русскому духу в целом. Вслед за Мандельштамом она находила общие корни России и Германии. Размышляя о «германстве» Волошина, она пришла к общему рассуждению об отношении России к европейским странам, противопоставляя близость с Германией — внешней и поверхностной «влюбленности» во Францию: «Наше родство, наша родня — наш скромный и неказистый сосед Германия, в которую мы — если когда-то давно в ее лице лучших голов и сердец нашей страны и любили, — никогда не были влюблены. Как не бываешь влюблен в себя. Дело не в историческом моменте: «в XVIII веке мы любили Францию, а в первой половине XIX Германию»; дело не в истории, а в до-истории, не в моментах преходящих, а в нашей с Германией общей крови, одной прародине, в том вине, о котором русский поэт Осип Мандельштам, в самый разгар войны:

Гениальная формула нашего с Германией отродясь и навек союза…»

И вот эта любимая Цветаевой Германия напала на Россию, в которую Цветаева вернулась в июне 39-го.

Цветаева вернулась, но не в старую, милую ей Россию, а в Советский Союз.

Марина Цветаева вернулась, а через 2 года, 2 месяца и 13 дней — 31 августа 1941 года — повесилась… Спонтанное решение? Нет, ее смертельное отчаяние, агония, умирание растянулось во времени. Она сознательно уходила из жизни потому, что больше не видела смысла и необходимости жить. Ее жизнь исчерпалась до самого донышка.

Была Марина Цветаева — и нет Марины Цветаевой. Остались только стихи «как драгоценные вина». Поэты умирают. А народ?

Поэтам Серебряного века несть числа. Это какой-то могучий поток искрящейся поэтической мысли. Фейерверк сравнений, метафор, эпитетов. Забытые терпкие слова и пряные, острые неологизмы. Множество различных школ и направлений. Символизм. Акмеизм. Футуризм. Имажинизм.

Вспомним Николая Минского, который «колебался от тем гражданской скорби к искусству модернизма и обратно». Минский писал и лирические, и философские стихи. Минский — это псевдоним Николая Виленкина, он родился в Виленской губернии, в небогатой еврейской семье. В 1886 году, в 31 год, принял православие. Призывал «любить других, как самого себя…» и умер вдали от родины, в Париже.

В своих стихах Минский все же традиционалист, а вот Давид Бурлюк — одна из самых ярких фигур русского авангарда. «Футуризм — не школа, — провозглашал Бурлюк, — это новое мироощущение. Футуристы — новые люди. Если были чеховские — безвременны, нытики-интеллигенты, — то пришли — бодрые, неунывающие…»

Бодрые — это Бурлюк, Маяковский, Хлебников, Каменский, Крученых и другие, которые велели, как выразился Бурлюк, «на трапециях ума словам вертеться вверх ногами», и вообще —

Откуда явился такой громкий ниспровергатель? Давид Давидович Бурлюк родился в Харьковской губернии, он из семьи «вольных казаков, рубивших во славу силы и свободы». Украинец по рождению. В школе страдал из-за своего еврейского имени Давид. Мать — урожденная Михневич, из дворян, художница-любительница. Ее очень неодобрительно встретил дед Бурлюка, отцу поэта он заявил: «Ишь, ученую привез… Скубенты… Нигилисты…»

Давид Бурлюк пережил своего друга Маяковского на 37 лет и умер в возрасте 82 лет, в Лонг-Айленде, США.

Вслед за футуризмом наиболее популярным в начале XX века был имажинизм. К нему примыкал Сергей Есенин. И Рюрик Ивнев: