Елена Хаецкая - Как писать книги

Товарищи писатели, следите за собой. И если редактор что-то покромсал в вашем тексте — не поленитесь, спросите, какими соображениями он при этом руководствовался.

Писательство — дело одинокое. Только я, мой компьютер и целый мир у меня в голове.

Но на самом деле это не вполне так. Писательство — это всегда диалог и сотрудничество: автора с героями, редактора с автором, автора с читателями, а читателей — с персонажами и миром автора. «Слова летучи», мысль перетекает от одного источника к другому, обогащается, возвращается, снова уходит. Мы все связаны этим постоянным сотрудничеством, собеседничеством.

Поэтому, скажу еще раз, не нужно пренебрегать диалогом с редактором. Он вынет Розенталя, он покажет пальцем в сторону Ожегова, он объяснит разницу между «напарником» и «партнером», если вы до сих пор ее не знали. Он изменит вашу жизнь!

Он же объяснит вам, что слишком частое употребление слов «было» и «который» вредит тексту. Посоветует искать синонимы к слову «сказал», порекомендует отслеживать однокоренные слова — чтобы они не сидели слишком густо в одном абзаце. Расскажет вам, быть может, о проверке на непристойность и двусмысленность. Не то чтобы мы шли на поводу у современности с ее нелепыми требованиями… Но предположим, что нашу межавторскую книгу читают подростки. Наступить себе на горло и вместо «арбалетный болт» написать «арбалетная стрела»? Когда-то я отказалась идти на поводу у этой самой современности и сражалась за «болты» до последней капли крови. А сейчас думаю, имело ли смысл? Одно слово редко когда решает дело, одним словом можно и пожертвовать. В шестидесятые, в семидесятые слово «трахнуть» означало «ударить», и попался мне тут текст, написанный в те далекие времена. Автор постоянно писал, что такой-то герой трахнул такого-то героя по голове. Если бы текст готовился к изданию, я бы настоятельно рекомендовала заменить слово. Зачем? А это вообще принципиально — сохранить слово «трахнул»? Если сказать — «треснул» — многое изменится? Мне, в общем, все равно, но в тексте лучше избегать двусмысленностей.

Я буду категорически протестовать против того, чтобы слова «голубой» и «розовый» считались запретными и неприличными — из соображений требований толерантности по отношению к лицам нетрадиционной сексуальной ориентации. Компьютер постоянно подчеркивает эти слова красной линией. Мол, нет слова розовый! А какое платье на кукле Барби? Пышное… Нет, какого оно цвета? Оно РОЗОВОЕ. Я не хочу играть в игру «черное и белое не называйте», то есть, простите, «голубое и розовое не называйте». Есть такие цвета. До последнего буду сопротивляться их отмене. А то придется запретить рассказ Шолохова «Судьба человека», где у героя глаза голубые, как небушко.

Требования современности коснулись и слова «негр». Здесь, мне кажется, важно понимать, в каком контексте слово употреблено. Если речь идет об Америке — до восьмидесятых годов прошлого века — то вполне себе негры, ведь их так и называли, не так ли? Недавно делая ремонт и ободрав обои до первого слоя газет, я обнаружила газетную статью «Привилегия» неграм». Советские журналисты писали о том, что американцы посылают во Вьетнам преимущественно негров — бросают их под огонь, в то время как белые мальчики отсиживаются в безопасности. Та же тема, кстати, иногда звучит в американских фильмах о войне во Вьетнаме. Но как же дико выглядело для меня сегодня слово «негр» в газетном заголовке…

Сейчас, сдается мне, описывая приключения Конана среди чернокожих, стоило бы дозировать употребление слова «негр». Из соображений политкорректности? Да нет, просто оно получило пренебрежительную окраску, которой не было в шестидесятые. Поэтому работорговец или жрец Сета может кричать: «Негры, за работу! Солнце еще высоко!», а автор будет описывать их как «чернокожих людей».

Впрочем, на «неграх» я как раз не настаиваю — пока. Но совершенно определенно, что это слово из разряда нейтральных переходит в разряд плохих. С чем нельзя не считаться.

Наоборот, слова «коп» и «мент» из разряда обзывательных переходят в разряд нейтральных. Так же было и с «гёзами»: слово звучало презрительно, пока сами гёзы не решили, что оно им подходит. Чуткий автор отслеживает такие вещи.

Ну так вот, редактор поговорит с вами об этом.

И тут некоторые впечатлительные авторы начинают впадать в другую крайность: они постоянно подбирают синонимы. В результате возникают предложения, грамматически верные, да и стилистически, вроде бы, безошибочные — но почему-то вызывающие гомерический хохот, вроде: «Мужчина подошел к мерину».

Нота-бене. Я знаю, что скажу банальность, но до сих пор встречаются экземпляры из числа пишущей братии, которые всерьез считают, что «мерин», «конь» и «жеребец» — синонимы. Это покруче, чем считать синонимами «напарника» и «сменщика», гораздо покруче.

Нагромождение синонимов утяжеляет фразу. «Марвин выхватил меч. Мужчина замахнулся на монстра. Чудовище атаковало воина. Бритунец отскочил с проклятием. Джаккат набросился с воем, но человек успел перекатиться по земле и вскочить на ноги». В подобного рода абзаце читатель тонет и мгновенно теряет нить. Помните стихотворение про девочку, у которой было много имен? Ее звали и Дженни, и Джин, и Дженифер… А потом оказалось, что это «была девчонка одна». Так и здесь: Марвин, мужчина, бритунец, человек — это все «мальчишка один». Каждое из этих слов — значимое, тяжелое. А в мире ведь есть такая замечательная штука, как местоимение. Оно употребляется вместо имени, когда уже понятно, о ком речь. Местоимение разгружает фразу, делает ее легче. Да, абзац непростой, потому что там три действующих лица и все три мужского рода: Марвин, монстр и меч. Но надо постараться. Монстра заменить на чудовище — другой пол, другое местоимение. Только отслеживайте, чтобы это прочитывалось, потому что «он» и «оно» склоняются похоже, следовательно, необходим именительный падеж.

Местоимения, конечно, вещь коварная. «Кто на ком стоял?» — иногда хочется спросить вслед за профессором Преображенским. «Конан выхватил меч и направился к злодею, стоявшему у камина справа от него. Он замахнулся им, нанося ему смертельный удар».

Лепить местоимения, не думая о том, кто на ком стоял, — ошибка. Избегать местоимений любой ценой, громоздя тяжеловесные существительные, — ошибка. Назойливо повторять одно и то же слово — «монстр», «монстр», «монстр» — ошибка.

То есть вообще-то ошибкой будет все.

Здесь мы подходим к одному очень опасному порогу. Дело в том, что автору не нужно бояться сделать ошибку. И ошибку эту лучше делать в сторону доверия к читателю.

Если внимательно почитать классиков, то мы заметим: они не боялись ни повторений, ни местоимений, которые могут быть отнесены как к герою, так и к его мечу. «Он выхватил его» — конструкцию такого рода можно найти даже у Тургенева. Если один «он» одушевленный, а другой — нет, то два «он» допустимы. «Филипп приподнял рукав. Врач хорошо перевязал его, но рана открылась». Здесь, в принципе, понятно, что врач перевязал не рукав, а самого Филиппа.