Владимир Губарев - Моя «Правда». Большие тайны большой газеты

Я соглашаюсь. Однако через несколько дней тот же Зимянин сообщает мне, что из «Комсомолки» меня не отпустят до съезда партии, который состоится весной. Еще на год я остаюсь на прежнем месте. И вот тут-то и начинаются те неприятные события, о которых я уже упоминал. По инициативе Корнешова на меня направляется донос (иначе трудно назвать ту бумагу!) в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС. В нем описывают все мои «грехи», мол, использую служебное положение в личных целях, незаконно купил черную «Волгу» и, что меня весьма позабавило, соблазнил всех симпатичных девушек редакции. Наверное, это письмо могло иметь какие-то последствия, но я категорически отказался писать и давать любые объяснения, чем поставил в трудное положение работников партконтроля, да и ЦК партии тоже. Я заявил, что вся моя жизнь на виду и готов принять любое партийное наказание, если его заслуживаю.

Приблизительно через месяц меня вызвал к себе М.В. Зимянин, который был уже секретарем ЦК КПСС. Он сказал, что ко мне никаких претензий нет и у меня есть право выбора: остаться в «Комсомолке», уйти главным в «Смену» или перейти в «Правду» обозревателем по науке.

Естественно, я выбрал последнее и уже на следующий день был представлен на редколлегии.

Почему я так долго и подробно рассказываю о своем переходе из «Комсомолки» в «Правду»?

Дело в том, что это имеет прямое отношение к Виктору Григорьевичу Афанасьеву.

До заседания редколлегии я с ним не встречался, не беседовал, что само по себе было странным – обычно кандидату приходится изрядно побродить по коридорам «Правды», знакомясь с членами редколлегии. Более того, и после моего утверждения пару месяцев Афанасьев не вызывал меня. Правда, я видел, что мои материалы он читает внимательно. Несколько раз я писал словечко, которое он не любил – «подчеркнул» – и Виктор Григорьевич аккуратно исправлял на «сказал», «заметил» или «отметил». Впрочем, вскоре я убедился, что Главный внимательно читает всю газету, и уже это не могло не вызывать уважения.

В Москве случилось землетрясение, автоматические аппараты работали на Луне, началась новая экспедиция на «Салют», были присуждены Государственные премии по науке и технике – в общем, два-три материала в неделю я публиковал в «Правде». В коллективе меня приняли хорошо, и я уже почувствовал себя «правдистом». И только одного я не знал: что думает обо мне главный редактор. Мы практически не встречались с ним – на заседаниях редколлегии я не бывал, а к себе Главный меня не приглашал.

И вдруг вечером мы сталкиваемся с Афанасьевым в коридоре. «Володя, зайди ко мне через полчаса!» – сказал он.

Меня поразило, что он обратился ко мне по имени. Мне казалось, что его он не знает. Но было что-то теплое в той интонации, что прозвучала, и я понял, что речь пойдет не о материале, который стоял в номере.

Тот разговор с Афанасьевым я запомнил на всю жизнь. Он откровенно признался мне, что ему несколько раз звонили и из ЦК комсомола, и из ЦК партии и не советовали брать меня в «Правду». Более того, об этом просил даже Тяжельников, с которым Афанасьев работал еще в Челябинске. В общем, Виктору Григорьевичу говорили, что я «скандалист», «склочник» и «упрямец», а потому он со мной «намучается».

Я откровенно рассказал Афанасьеву о событиях в «Комсомолке», о своей судьбе и о своих интересах. И добавил: «Если я вам не буду нужен, то скажите об этом сегодня, а завтра я уйду сам! Без скандалов и борьбы, даже если будете не правы».

Афанасьев рассмеялся. «Первый раз слышу такое, – сказал он, – и такая договоренность мне нравится. Но тебе грозит опасность только в одном случае: не поссорь меня с Академией!»

Тут уж я рассмеялся: «Это невозможно, ведь там работают люди, которых я люблю и уважаю. По крайней мере, там есть возможность выбрать именно таких…»

С Афанасьевым я работал до его ухода из «Правды». В творчестве, в судьбе моей это были лучшие годы жизни.

Виктор Григорьевич никогда не был равнодушен к тому, что делали его коллеги (подчиненным себя я не считал, так же, как его начальником – у нас были разные должности и обязанности в газете, и мне было приятно, что Афанасьев разделяет эту точку зрения). У меня выходили книги и телефильмы, были поставлены первые спектакли по пьесам, и каждый раз Виктор Григорьевич что-то говорил об этом. Не хочу лгать, что всегда приятное, но, тем не менее, работа всегда была замечаема.

Ну а несколько эпизодов опять-таки я запомнил на всю жизнь, и они в полной мере характеризуют Виктора Григорьевича.

Около полуночи раздается дома звонок. Трубку снимает жена. Афанасьев представляется. Жена говорит, что я уехал на рыбалку, но должен с минуты на минуту появиться дома. «Пусть немедленно едет в редакцию, – говорит Виктор Григорьевич, – и обязательно захватит с собой виски: я знаю, что у него оно всегда есть!»

Вскоре я открываю дверь квартиры, и жена сообщает мне о приказе Главного.

Я знаю, что Афанасьев любит виски. Значит, есть неплохой повод выпить. Но каков повод и почему нужно ехать в редакцию ночью?! Хотя газета еще не подписана в печать, это случится около двух… В общем, еду в редакцию.

В кабинете Главного несколько человек. Номер уже подписан, но пока «сигнала» нет.

Виктор Григорьевич вдруг обнимает меня: «Поздравляю! Виски не забыл?»

«Нет», – отвечаю. Честно говоря, я шокирован…

«Вот вторая полоса, читай!» – говорит Афанасьев и обводит строку с моей фамилией…

Так я узнал, что мне присуждена Государственная премия СССР.

Виктор Григорьевич рассказал, что на заседании Политбюро при окончательном обсуждении новых лауреатов Госпремии по литературе и искусству неожиданно зашел разговор о моем телефильме, посвященном Юрию Гагарину. Оказывается, его смотрели все члены Политбюро во главе с самим Л.И. Брежневым. Фильм понравился. И тут же зашел разговор о том, почему меня нет среди лауреатов. Естественно, все решилось мгновенно: моя фамилия возглавила список.

В тот вечер и в ту ночь, когда мы отмечали происшедшее, Афанасьев радовался так, будто эта премия присуждена ему… Впрочем, так и было – ведь премия правдисту присуждалась впервые за многие годы. Уже потом и сам Виктор Григорьевич был удостоен ее, и Всеволод Овчинников тоже. Но сам факт присуждения премии тогда значил для газеты многое – поэтому Виктор Григорьевич так воспринял случившееся.

…Была одна тайна в жизни «Правды», о которой знало всего несколько человек. Речь идет о воспоминаниях Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева. Я писал главу «Космический Октябрь». По сравнению с Анатолием Аграновским, Аркадием Сахниным, Александром Мурзиным, Виталием Ганюшкиным моя задача осложнялась тем, что я работал «по-партизански»: мне было запрещено контактировать с сотрудниками военно-промышленной комиссии и тщательно скрывать от Д. Ф. Устинова и его окружения, что я занимаюсь такими воспоминаниями. «Крышей» стала «Правда». Все встречи и командировки, необходимые для подготовки воспоминаний, представлялись как выполнение заданий «Правды».

Читать дальше