Петр Кропоткин - В русских и французских тюрьмах

Суммируя результаты вышеупомянутых работ, мы находим, что хотя с 1825 по 1835 годы в Сибирь было выслано более полумилльона людей, из них не более 200.000 находилось в 1885 г. занесенными в списки местного население; остальные или умерли, не оставив после себя потомства, или исчезли бесследно. Даже из этих 200.000, которые фигурируют в оффициальных списках, не менее одной трети, т.е. около 70.000 (и даже больше, согласно другому исчислению) исчезли в течении последних нескольких лет, неизвестно куда. Они улетучились, как облако в жаркий летний день. Часть из них убежала и присоединилась к тому потоку бродяг, насчитывающему около 20.000 ч., который медленно и молчаливо пробирается сквозь Сибирскую тайгу с востока на запад, по направлению к Уралу. Другие – и таких большинство, – усеяли своими костями «бродяжные тропы» по тайге и болотам и дороги, ведущие на золотые прииски и обратно. Остальные составляют бродячее население больших городов, пытающееся избежать обременительного надзора при помощи фальшивых паспортов и т. п.

Что же касается 130.000 ссыльных (по другому исчислению эта цифра значительно меньше), остающихся под контролем администрации, они являются, согласно свидетельствам всех исследователей, как оффициальных так и добровольных, бременем для страны вследствие нищенского положение, в котором они находятся. Даже в наиболее плодородных губерниех Сибири, – как напр. Томская и южная часть Тобольской губ., – лишь 1/4 всего числа ссыльных имеет собственные дома и лишь 1 из 9-ти занимается земледелием. В восточных губерниех этот процент еще менее значителен. Те из ссыльных, которые не занимаются земледельческой работой, – а таких на всю Сибирь насчитывается около 100.000 мужчин и женщин, – обыкновенно бродят из города в город без постоянного занятия, ходят на золотые прииски и обратно, или перебиваются со дня на день по деревням в неописуемой нищете, страдая всеми пороками, являющимися неизбежным последствием нищеты [33].

В объяснение этого явление можно указать на несколько причин. Но, по отзывам всех, главной из них является та деморализация, которой подвергаются арестанты во время заключение в тюрьмах и в течении долгаго странствование по этапам. Еще задолго до прибытия в Сибирь, они уже деморализованы.

Вынужденная леность в течении нескольких лет в местных острогах, развившееся в острогах пристрастие к азартным карточным играм; систематическое подавление воли арестанта и развитие пассивности являются прямой противоположностью той моральной силы, которая требуется для успешной колонизации молодой страны; нравственное разложение, потеря воли, развитие низких страстей, мелочных желаний и противообщественных идей, прививаемых тюрьмою – все это необходимо принять во внимание, чтобы вполне оценить всю глубину развращение, распространяемого нашими тюрьмами и понять, почему бывшие обитатели этих карательных учреждений навсегда теряют способность к суровой борьбе за существование в приполярной русской колонии.

Но тюрьма сокрушает не только нравственные силы арестанта; его физические силы, в большинстве случаев, также бывают подорваны долгим странствованием по этапам и пребыванием в каторжной работе. Многие арестанты наживают неизлечимые болезни и почти все отличаются физической слабостью. Что же касается тех из них, которым пришлось провести около 20 лет на каторге (попытка к побегу нередко доводит срок каторги до вышеуказанного размера), то они, в громадном большинстве случаев, оказываются совершенно неспособными к какой-либо работе. Даже поставленные в наилучшие условия, они будут все-таки бременем для общества. Но дело в том, что условия, при которых приходится работать поселенцу – очень тяжелы. Его посылают в какую-нибудь отдаленную деревню, где его наделяют землей – обыкновенно худшею в данной деревне – и он должен превратиться в земледельца. В действительности же такой поселенец не имеет никакого понятия об условиях земледелия в Сибири, и пробыв 3-4 года в тюрьме, он, кроме того, потерял всякую любовь к такого рода работе, если он даже занимался ею раньше. Крестьянская община встречает его с враждой и презрением. Для неё он «рассейский», т.е. нечто пренебрежительное в глазах сибиряка и, кроме того, он – ссыльный! Он принадлежит, с точки зрение сибиряка, к той громадной массе «дармоедов», перевозка и содержание которых стоит сибирскому крестьянину стольких расходов и хлопот. В большинстве случаев такой поселенец – холост и не может жениться, так как на шесть ссыльных мужчин приходится одна ссыльная женщина, а сибиряк не отдает ему своей дочери, несмотря на соблазн 50 р., выдаваемых в таких случаях казною, но обыкновенно исчезающих на половину в карманах чиновников, пока деньги эти достигнут места назначение. Сибирь не может пожаловаться на отсутствие бюрократических мечтателей, которые, напр., приказывали местным крестьянам строить дома для поселенцев и поселяли последних группами в 5-6 чел., мечтая создать таким образом ссыльно-поселенческую деревенскую идиллию. Все подобного рода замыслы обыкновенно заканчивались неуспехом. Пять поселенцев из шести, насильственно соединенных вышеуказанным образом, не выдерживали долго и, после бесполезной борьбы с голодом, убегали под чужим именем в города, или шли в поисках за работой на золотые прииски. Целыя деревни пустых домов на большом сибирском пути до сих пор напоминают путешественнику о бесплодности оффициальных утопий, вводимых при помощи березовых розог.

Судьба поселенцев, попавших в работники к сибирскому крестьянину, также очень незавидна. Вся система найма рабочих в Сибири основана на выдаче им задатков, с целью сделать их неоплатными должниками и держать таким образом в состоянии постоянного рабства; сибирские крестьяне обыкновенно придерживаются именно этой системы при найме рабочих. Что же касается тех ссыльных, составляющих громадный процент всего ссыльного население, которые добывают себе средства к жизни путем работы на золотых приисках, то они теряют все свои заработки, как только доходят до первой деревни и первого кабака, хотя эти заработки являются результатом 4-5 месячного труда – воистину каторжного труда, со всеми его лишениеми – на приисках. Деревни по Лене, Енисею, Кану и пр., куда выходят осенью рабочие с приисков, пользуются, в этом отношении, широкой известностью. Кто не знает в Восточной Сибири двух злосчастных заброшенных приленских деревушек, носящих громкие имена Парижа и Лондона, вследствие прославленного искусства их обитателей в деле очищение карманов рабочих, вышедших с приисков? Когда рабочий прокутит в кабаке свой заработок до последней копейки и оставит кабатчику даже шапку и рубашку, приказчики золотопромышленников немедленно нанимают его на следующее лето и, в замен своего паспорта, он получает задаток под будущую работу, с которым он и возвращается домой, часто расходуя его до последней копейки на пути. Он возвращается таким образом в свою деревню с пустыми руками и нередко проводит долгие зимние месяцы в ближайшем остроге! Короче говоря, все оффициальные исследование, вплоть до настоящего времени, указывают, что те немногие из ссыльных, которым удалось устроиться в качестве домохозяев, живут в состоянии страшной нищеты; остальные же, бросив землю, обращаются в рабов на службе у сурового сибирского крестьянина и золотопромышленников, или же, наконец, – говоря словами оффициального отчета, «умирают от холода и голода».