Петр Кропоткин - В русских и французских тюрьмах

Когда я выходил с моей женой на прогулку в саду, находящемся недалеко от одиночного отделение, до нас иногда доносились оттуда ужасные, отчаянные крики. Моя жена, услыхав их в первый раз, испуганная и дрожащая, хватала меня за руку, и я рассказал ей, что это – крики арестанта, которого обливали водой из пожарной машины в Пуасси и котораго, вопреки закону, перевели теперь сюда в Клэрво. Иногда по два, по три дня без перерыва он кричал: «Vaches, gredin, assassins»! (vaches – коровой, – на тюремном жаргоне называют надзирателя), или же он громко выкрикивал историю своего осуждение, пока не падал в изнеможении на пол. Он, конечно, протестовал против заключение в исправительном отделении в Клэрво и громко заявлял, что он убьет надзирателя, лишь бы не оставаться всю жизнь в одиночной камере. Затем, на два месяца он утих. Тюремный инспектор намекнул ему, что, может быть, после 14-го июля ему позволят идти в мастерские. Но вот прошел и национальный праздник 14-го июля, а несчастного все-таки не освободили. Тогда он дошел до отчаяние: он рыдал, ругал и всячески оскорблял надзирателей, разрушал деревянные части своей камеры и, наконец, был посажен в карцер, где ему надели тяжелые кандалы на руки и на ноги. Я сам не видал этих кандалов, но когда он опять появился в одиночном отделении, он громко выкрикивал, что его держали в темном карцере два месяца в таких тяжелых ручных и ножных кандалах, что он не мог двигаться. Он тогда был уже полусумасшедший и его будут держать в одиночной камере, пока он не помешается окончательно… Тогда его подвергнут всем тем мучением, которые приходится претерпевать сумасшедшим в тюрьмах и в домах для умалишенных…

И вот, громадная задача, – как положить конец всем подобным жестокостям, – стоит перед нами во всей полноте. Отношение между тюремной администрацией и заключенными в Клэрво не проникнуты той грубостью, которая характеризует русские тюрьмы.

А между тем общепринятая система тюремного заключение неизбежно доводит до таких результатов. Они являются роковым последствием самой системы. Но ради чего людей подвергают таким мучением? Что достигается такими страданиеми? В каком направлении искать разрешение громадной задачи, представляемой нашею системою наказаний и тюрем? Таковы вопросы, возникающие сами собой у каждого добросовестного наблюдателя.

Центральная тюрьма в Клэрво, описанная в предыдущей главе, может быть рассматриваема, как одно из типичных мест заключение. Во Франции она является одной из лучших тюрем, – я бы даже сказал, лучшей, если бы не знал от Элизе Реклю, что военная тюрьма в Бресте ничем не уступает Клэрвоской централке. Действительно, недавние рассуждение во Французской Палате Депутатов о состоянии мест заключение, а также бунты, вспыхнувшие в 1886 году почти во всех крупных французских тюрьмах, указывают, что большинство этих учреждений гораздо хуже того, с которым нам пришлось ознакомиться на основании личного опыта в Клэрво.

Если мы сравним тюремную дисциплину в Клэрво с дисциплиной английских тюрем – насколько о последних можно судить по отчетам тюремной комиссии 1863 года, а также по прекрасной книге ирландского патриота, Михаила Дэвитта [53], и по работам Джона Кэмпбелля [54], дамы, избравшей псевдоним – «Тюремная надзирательница» [55], сэра Эдмунда Дю-Лэна [56], книге: «Пять лет заключение» [57]и письмам, напечатанным в прошлом году в «Daily News» за подписью «Бывший В. 24», – мы должны будем признать, что французские центральные тюрьмы нисколько не хуже, а в некоторых отношениех человечнее, чем английские. Что же касается немецких тюрем, то насколько можно судить о них по литературе и по рассказам моих немецких друзей, испытавших их на себе, обращение, которому подвергаются арестанты в Германии, не может быть сравниваемо с режимом в Клэрво и отличается очень грубым характером. Относительно австрийских тюрем можно сказать, что они в настоящее время находятся в том положении, в каком они были в Англии, до реформы 1863 г. Таким образом, мы смело можем сказать, что тюрьма, описанная в предыдущей главе, не только не хуже тысяч подобных же учреждений, рассыпанных по всей Европе, но напротив может считаться одной из лучших.

Если бы меня спросили, какие реформы можно ввести в эту тюрьму и подобные ей, но при том условии, чтобы они все-таки оставались тюрьмами , я мог бы указать лишь на некоторые частичные улучшение, которые, в общем, немногим бы улучшили положение арестантов; но в то же время, я должен был бы откровенно признать, как трудно сделать какие бы то ни было улучшение, даже самые незначительные, когда дело касается учреждений, основанных на ложном принципе.

Можно бы, например, пожелать повышение платы арестантам за их труд, – на что тюремная администрация, вероятно, ответила бы, как трудно найти частных предпринимателей, готовых построить дорого стоющие мастерские в тюрьме и указала бы на вытекающую отсюда необходимость дешевого труда. С другой стороны, я не стал бы предлагать, чтобы арестанты работали исключительно для казны, так как я знаю, что казна стала бы платить арестантам не больше, если не меньше, чем некоторые подрядчики в Клэрво. Казна никогда не рискнет затратить милльоны на мастерские и на паровые машины, а, отказавшись от употребление усовершенствованных машин, она не в состоянии будет оплачивать арестантский труд лучше, чем теперь; значит, дело сведется опять-таки к тем же тридцати до сорока коп. в день. Кроме того, казна едва ли сможет занимать арестантов теми разнообразными ремеслами, которые я перечислил в предыдущей главе, а это разнообразие работ является одним из непременных условий нахождение постоянного занятия для арестантов. В Англии, где частное предпринимательство не допускается в стенах тюрьмы, средняя производительность каждого арестанта в 1877 г. не превышала двадцати девяти рублей, а максимум производительности достигал лишь 200 рублей [58].

Затем я, конечно, предложил бы, чтобы было снято запрещение разговора между арестантами, потому что это запрещение, существующее и во Франции, и в Англии [59], и в Америке, в сущности, остается мертвой буквой и только служит лишним отегощением участи. Я предложил бы также, чтобы было разрешено в тюрьмах употребление табаку, ибо это является единственным средством прекратить гнусную тайную продажу этого запрещенного в тюрьмах продукта, практикуемую надзирателями в Англии [60], так же как и во Франции. Эта мера уже введена в Германии, где табак продается в тюремных лавочках. И наверное эта мера послужит к уменьшению числа курильщиков среди арестантов. Но подобные меры, конечно, являются лишь мелочами, не могущими в значительной степени улучшить наши карательные учреждение.