Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6424 ( № 30 2013)

Далее следует миф номер один: единственное, что мешает нашей экономике, – план и государственная собственность. Достаточно план сменить на рынок, а государственную собственность на частную – и всё заработает «как у них».

К нему добавляется миф номер два: государство – это неэффективный собственник, а частник – всегда эффективный.

И завершает всё миф номер три: переход можно совершить за 500 дней и при этом без значительных издержек для населения.

Все три утверждения сугубо мифологичны. Потому что:

– советская экономика не могла быть быстро превращена в рыночную ни по технологической структуре, ни по человеческой сущности советских людей, далёкой от модели «рационального эгоиста», ни по своей институциональной среде;

– мифом является утверждение о якобы априорной эффективности частного собственника. История капитализма показывает, что не исключением, а правилом для первоначального накопления капитала является массовое использование насилия, постоянный и жестокий передел собственности, резкий рост социальной дифференциации. И мы это всё получили в 1990-х годов. А в 2000-х мы убедились, что частный собственник в России стремится не к долгосрочным инновационным проектам, а к реализации модели «попила-отката», ибо паразитирование на природных ресурсах и государственном бюджете вкупе с коррупционными сделками и рейдерством гораздо прибыльнее вложений в научно-технический прогресс;

– переход не просто к рынку и частной собственности, но к капиталистической социально-экономической системе невозможно совершить за дни и месяцы. Рождение качественно иной общественной системы – всегда долгий и мучительный процесс. На мой взгляд, переход к капитализму вообще стал регрессом для России: к развитому капитализму мы давно опоздали. Да, советская модель в конце 1980-х зашла в тупик. Но из тупика можно и нужно было идти вперёд. Ельцинско-гайдаровские «реформы» оказались путём назад. И плоды этого мы пожинаем до сих пор, и ещё будем долго пожинать.

Книга Мухачёва является напоминанием нам всем о приватизации 1990-х и одновременно служит сейчас, в начале новой волны масштабной приватизации, предостережением власти, чьи интересы отнюдь не всегда равнозначны интересам общества.

Александр БУЗГАЛИН, директор Института социоэкономики Московского финансово-юридического университета

"ЛГ"-ДОСЬЕ

Евгений Викторович Абдуллаев (род. в 1971 г. в Ташкенте) - поэт, прозаик и критик. Критические статьи публикует под настоящим именем, стихи и прозу – под псевдонимом Сухбат Афлатуни. Окончил философский факультет Ташкентского государственного университета (1993). Публиковался в журналах «Арион», «Дружба народов», «Звезда Востока», «Знамя», «Иерусалимский журнал», «Новая Юность», «Октябрь», альманахах «Малый шёлковый путь» (Ташкент – Москва, 1999–2005) и «Интерпоэзия» (Нью-Йорк – Москва, 2005) и др. Лауреат премий журнала «Октябрь» (2004, 2006), «Русской премии» (2005), молодёжной премии «Триумф» (2006). Автор книги стихов «Псалмы и наброски» (2003) и прозы – «Ташкентский роман» (2006).

– Вы себя ощущаете как писатель билинг­вальный или узбекский, пишущий по-русски, или русский, но с узбекским мироощуще­нием?

– Боюсь разочаровать, но я себя – как писатель – вообще не ощущаю. У меня весь центр ощущения, всё скопление рецепторов – в том, что пишу. На кончиках собственных пальцев. Конечно, когда мы – Санджар Янышев, Вадим Муратханов и я – придумали «Ташкентскую школу», этот во­прос на какой-то момент стал важным. Кто мы, что мы. Нужно было это как-то самим себе вслух сказать. Да, выросли в Ташкенте. Да, «полукровки». Но этого мало. Для юридического гражданства этого «права почвы» и «права крови» обычно достаточно. Для литературного гражданства – нет. Тут важна та возгонка, которую этот опыт времени и места получает в твоих текстах. Степень его осмысленности и «пропитанности» им.

Тут, правда, есть и одна опасность. Что ты со своим нерусским, условно говоря, опытом сам себя обрекаешь на существование в некой литературной провинции. Сам себе организуешь резервацию или такой вот павильон на ВДНХ: Средняя Азия, арык, исрык, хлопок, ишак[?] Это, наверное, проб­лема любого нероссийского автора; первым с ней столкнулся Гоголь. Начинал он с «Диканьки» и «Миргорода», и даже фамилию для литературных занятий выбрал поукраинистей (до этого писался везде Яновским, что звучало для русского уха гораздо привычнее). Потом он отошёл от малороссийской тематики. Можно, конечно, найти какие-то украинские следы в его более поздних вещах. Но Малороссия уже отслоилась от него, уже перестала в нём «болеть». Может, оттого, что он там уже не жил, не знаю. Хотя вот писал же он, сидя в Риме, – о России...

– Восточный колорит явственно ощущается в ваших стихах и прозе. Как бы вы его определили: это своеобразное мировоззрение, особое ощущение пространства и времени или что-то ещё?

– Да, я как раз об этом. Только «восточный колорит» – это для меня звучит, скорее, как ругательство. Не совсем ругательство, конечно… Но как напоминание об этой резервации, точнее, лавке колониальных товаров. Чай, специи, финики сушёные. Значит, сам я что-то недокрутил, недоделал в своих текстах, если этот «колорит» лезет в глаза. Не для сравнения, конечно, но ведь не говорим же мы о «восточном колорите» в Новом Завете? А ведь там и верблюды, и толчея у Храма, столики менял, торговцы голубями, ослики с поклажей, виноградники, маслины, пыль, шум… Но как «Восток» это почему-то не воспринимается. Как это сделано, а? Это ведь, кроме прочего, выдающаяся проза. I и II века – когда писались или записывались Евангелия, – вообще расцвет античной прозы. «Жизнеописания» Плутарха, «Иудейские войны» Флавия, «Жизнь 12 цезарей» Светония, «Метаморфозы» Апулея…

– Ваша проза пронизана мистическим ощущением. Это для вас попытка создать иную реальность или высветить что-то глубинное в этой?

– Я пытаюсь создать – точнее воссоздать – многослойную реальность. «Мистика» – опять же, для меня немножко дешёвое слово. Простите за такую лингвистическую привередливость. Впрочем, мистика так мистика. Пусть на каком-то уровне, в каком-то слое то, что будет прочитываться именно в этом ключе. В мистическом. То есть связанным с тайной. Не с загадкой – загадка всегда имеет отгадку. А тайна – это то, с помощью чего разгадывается всё, кроме неё самой. Так что вы правы: писание – средство познания мира. А цель познания – дойти до того, что познанию не поддаётся. Но это только один слой. В другом тот же самый текст может быть прочитан, например, как приключенческий. Или даже юмористический, почему бы нет?