Марина Ахмедова - Другая другая Россия

— Вы воспитываете в учениках непрогибаемость? Вы сами-то научились прогибаться?

— Я стараюсь жить так, как тогда положил себе за правило: по возможности не прогибаться, а если прогибаться, то с минимальными потерями. А к ученикам я отношусь как к бедным, несчастным, которым всю жизнь обещали одну страну и очень жестко подсовывают другую. Но, в отличие от меня, они ни в той ни в другой жить не умеют. Как-то лет семь назад стою на остановке, и вдруг — тыдыж в голову — ноябрь 81-го года! Я в ноябре 81-го года! И все стало на свои места. Я вдруг почувствовал, что… нет, не все повторяется, но многое из не самого лучшего.

— А вы ничего не можете с этим поделать…

— Вы задавали вопрос о подонках — это ведь тоже вопрос личного выбора. Я могу не становиться подонком.

— Можете. Но вы маленький винтик в системе. Что вы ерепенитесь, я не понимаю!

— Как только люди говорят «я не понимаю», они оставляют винтику право ерепениться. Это уже многое. Были целые поколения, которые не имели даже этого права.

— Но дадут ли крошечные усилия маленького винтика в огромной системе какие-то плоды?

Андрей Владимирович вздыхает и как будто прислушивается к самому себе.

— Я ни дня не работал в соответствии с государственным образовательным стандартом! — начинает он другим голосом, твердым, как сталь, из которой сделан винтик. — В гробу я его видал! И про то, что это чушь, я опубликовал статью еще в 95-м и подписываюсь под каждым словом! Я не работаю ни по одной из этих программ и в гро-бу! я! их! ви-дал! И у меня на это есть не только моральное право, но и юридическое. Государственный образовательный стандарт никем не принят! Его подписал и. о. министра Филиппов — ноль без палочки. Это первая ложь. Вторая: программа, одобренная министерством, не соответствует образовательному стандарту на 100 %! Я читал стандарт. Я знаю программу. Между программой, утвержденной министерством, и учебником большая разница!

Андрей Владимирович впадает в возбужденно-нервное состояние, и мы практически меняемся местами: он громыхает с учительского стола, я жмусь за первой партой.

— А министерство не отслеживает эти нестыковки?

— Для этого нужно иметь определенный интеллектуальный уровень, — частит он, словно боится передумать и прогнуться.

— То есть вы хотите сказать, там сидят идиоты?

— Одного умного человека я спросил: идиоты или сволочи? Он сказал: и идиоты, и сволочи… Вы спросили, что толку винтику крутиться и быть винтиком?! И я отвечаю: фундаментальным законам, по которым живут все, я не подчиняюсь! Более того, читая лекции в институте усовершенствования учителей, я каждый год говорю это открытым текстом и неплохо живу! Дети у меня медалисты, победители областных олимпиад.

— Хочу заметить: журнал и лекция — разные вещи. Ваши слова прочтет вся страна, включая идиотов-сволочей. И вот теперь вы мне скажите, что делать с вашими словами: прогибаться и не писать или не прогибаться и писать?

— Если вы считаете нужным, ради бога пишите, — опадает Андрей Владимирович, маленький человек в несуразном костюме.

— А как бы вам хотелось?

— Мне хотелось бы только, чтобы это никак не отразилось на директоре моей школы.

— Вы не ответили: прогнуться мне или не прогнуться?

— Не прогибайтесь, — обреченно говорит он. — Если я вижу, что меня заставляют делать глупости, зачем мне их делать? Заставить меня невозможно. Учителя не такие винтики, какими они сами себя представляют. У них достаточно возможностей ими не быть, просто чаще всего они предпочитают эти возможности не реализовывать.

— Вы в лучшем случае останетесь сосудом, из которого все перетечет в учеников, которые чего-то добьются, а вы так и застынете в одной точке у доски.

— Иногда бывает обидно, но это не самая большая проблема. Каждая профессия человека несколько уродует. Все учителя неадекватно воспринимают свой возраст. Общаясь с людьми, которые гораздо моложе меня, я не способен почувствовать себя на свои сорок пять. Иногда это доходит до уродства…

— О чем мечтает человек, который предпочел остановиться в одной точке?

— О том, чтобы во всем, что он делает, были хоть какой-то смысл и польза. Это элемент альтруизма. Те вещи, которые для общества уже не характерны, задерживаются в школе дольше, и, может, это правильно. Это наивная вера в то, что каждый может хоть чуть-чуть улучшить мир.

— Но вам не хватает на жизнь!

— А это не самое главное. И… кто вам сказал? В неделе семь дней, в сутках двадцать четыре часа. Что мне мешает после работы сесть в поезд, приехать в другой город и там с утреца в одной школе три часа, в другой — четыре.

— Но вы должны на одном месте получать столько, чтобы вам не приходилось садиться в поезд и с утреца…

— Если востребован…

— А если нет?! Он что, должен ходить в дырявых сапогах?!

— Если человек с высшим образованием не умеет ремонтировать обувь, чему он учился пять лет? Когда я закончил пятый курс, пришел в школу и мне дали кабинет, первая мысль была: ты не умеешь врезать замки!

— У вас есть дети?

— Дочери двадцать один год.

— А ваша дочь тоже думает, что деньги — это не самое главное?

— У детей хватает мудрости и понимания…

— Я учительская дочь, и я убеждена в том, что ни один учитель не должен ходить в дырявых сапогах… Вы кривляетесь, насмешничаете, шутите, но по вашему лицу видно, что вам часто бывает хреново!

— Я очень мрачный человек. Есть факты личной жизни и факты работы. Но то из моей жизни, что может в работе помочь — а ну-ка заходи сюда! А то, что помочь не может — постой-ка за дверью!

— Почему люди идут на эту неблагодарную малооплачиваемую работу, когда они приходят в школу, а ученики одеты лучше них?

— Почему сейчас идут — это для меня большая загадка, и надо разбираться с каждым человеком отдельно.

— Но вы отказались от вуза ради школы.

— В школе я с учеником вижусь минимум два раза в неделю в течение года. Минимум. Вузовский преподаватель видится со своим студентом максимум два раза в неделю один семестр. Интенсивность, неформальность общения, духовная близость, не говоря о возрастном вампиризме, совсем другие. Там больше конвейер.

— Вы патриот?

— Вы же понимаете, что общепринятый смысл достаточно скомпрометирован. Но я скажу: да, патриот.

— Кто такой патриот?

— Попробую крутануться без красивых слов. Наверное, это человек, которому дорого и интересно то, что было и происходит с его страной. Это человек, которому нравится язык, на котором он говорит, он допускает мысль, что человек любой национальности в душе так же, как и он, обладает неисчерпаемым богатством, каким обладаю я на том основании, что я русский. Поскольку я русский, мне многое дано просто так. Эта история, эта литература, эта культура, эти песни и это небо. А у других другой, но не менее бесценный дар, который тоже — просто так…