Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.24. Из сборников:«Что мне ненавистно» и «Экспериментальный роман»

В заключение я повторю, что романисты-натуралисты наблюдают и экспериментируют, что вся их работа рождается из сомнения, возникающего у них перед лицом плохо изученных истин и необъясненных явлений; в один прекрасный день мысль о необходимости провести тот или иной эксперимент пробуждает их дарование, и они приступают к экспериментированию, стремясь проанализировать факты и разобраться в них.

Итак, вот что представляет собою экспериментальный метод. Долго отрицали, что его можно применить к живым существам. Это важная сторона вопроса, и я рассмотрю ее с помощью Клода Бернара. А дальше уж рассуждение будет весьма простым: если экспериментальный метод оказалось возможным перенести из химии и физики в физиологию и медицину, его можно перенести и из физиологии в натуралистический роман.

Кювье (сошлюсь хотя бы только на этого ученого) утверждал, будто экспериментировать можно лишь над неодушевленными предметами, а над живыми существами невозможно; по его мнению, физиология должна быть наукой, основывающейся только на наблюдениях и выводах из анатомических исследований. Виталисты допускают еще наличие «жизненной силы», будто бы существующей в живых организмах, где идет непрестанная борьба физико-химических сил, и якобы нейтрализующей их действие. Клод Бернар, наоборот, отрицает какие бы то ни было таинственные силы и утверждает, что эксперимент применим повсюду. «Я ставлю своей задачей, — говорит он, — установить, что наука о явлениях жизни не может иметь иной основы, чем наука о явлениях, происходящих в мертвой природе, и что в этом отношении нет никакой разницы между принципами биологических наук и принципами физико-химических наук. Действительно, цель экспериментального метода повсюду одна и та же: связать путем экспериментов явления природы с условиями их существования или с их непосредственными причинами».

Я считаю излишним приводить сложные объяснения и рассуждения Клода Бернара. Я уже говорил, что он настаивал на существовании «внутренней» среды у каждого живого существа. «При экспериментировании над неодушевленными предметами, — говорит он, — приходится считаться только с одной-единственной средой — со средой, так сказать, космической, внешней; тогда как у высокоорганизованных живых существ надо учитывать по меньшей мере две среды: среду внешнюю, или внеорганическую, и среду внутреннюю, или внутриорганическую. Сложность, вызванная существованием внутриорганической среды, — вот единственная причина больших трудностей, которые встречаются при экспериментальном изучении явлений жизни и применении средств, способных ее изменить». Исходя из этого, он устанавливает, что для элементов физиологических, погруженных во внутреннюю среду, тоже существуют постоянные законы, подобно тому как они существуют для химических элементов, находящихся во внешней среде. А потому на живых существах можно экспериментировать так же, как на неодушевленных предметах, — только надо поставить себя в соответствующие условия.

И тут и там возможности одинаковы, — повторяю, это важная сторона вопроса. Клод Бернар пишет о виталистах следующее: «Они считают, что жизнь — это таинственное и сверхъестественное начало, действующее произвольно, свободное от какой бы то ни было причинности, и они называют материалистами всех, кто пытается поставить явления жизни в зависимость от определенных органических и физико-химических условий. Это, конечно, ложные идеи, но искоренить их, раз уж они засели в уме человека, не легко; изгнать их может только прогресс науки». И Клод Бернар высказывает такую аксиому: «У живых существ, так же как и у неодушевленных предметов, условия существования всякого явления определены непреложно».

Чтобы не усложнять чрезмерно рассуждение, остановимся на этом. Вот он, прогресс науки. В прошлом веке благодаря более точному применению экспериментального метода были созданы химия и физика, которые избавились от всего иррационального и сверхъестественного. Открыв путем анализа существование постоянных законов, химики и физики стали хозяевами многих явлений неорганического мира. Затем был сделан новый шаг. Органическая природа, в которой виталисты еще допускали таинственные начала, была сведена, в свою очередь, к подчинению общему механизму материи. Наука доказывает, что определяющие условия всякого явления одинаковы как у живых существ, так и у неодушевленных предметов; и теперь физиология постепенно приходит к достоверности, свойственной химии и физике. Но разве наука остановится на этом? Разумеется, нет. Когда будет доказано, что человеческое тело — механизм, в котором по воле экспериментатора можно разобрать и снова собрать все колесики, исследование, несомненно, обратится к поступкам человека, вызванным его страстями, и к интеллектуальной его жизни. А тогда мы вступим в ту область, которая до сего времени принадлежала философии и литературе; это будет решительная победа гипотез философов и писателей, одержанная с помощью науки. Уже существуют экспериментальная химия и физика, скоро у нас будет экспериментальная физиология, а затем разовьется и экспериментальный роман. Поступательное движение тут неизбежно, и ныне легко предвидеть, к чему оно приведет. Все связано между собой, — от детерминизма явлений в неорганическом мире пришли к детерминизму в мире живых существ; и поскольку такие ученые, как Клод Бернар, доказывают теперь, что человеческое тело подчинено действию постоянных законов, можно, не боясь ошибиться, предсказать, что придет час, когда будут установлены, в свою очередь, законы мышления и страстей. Детерминизм должен управлять и камнем на дороге, и человеческим мозгом.

Такое именно мнение мы находим у Клода Бернара в его «Введении». Я не устану повторять, что все свои аргументы черпаю у Клода Бернара. После того как он объяснил, что в результате соединения или все более усложняющегося сочетания элементов живого организма могут возникать самые неожиданные явления, ученый говорит следующее: «Я убежден, что препятствия, окружающие экспериментальное изучение психологических феноменов, в значительной мере вызваны такого рода трудностями; ведь, несмотря на свою чудесную природу и свои тонкие проявления, по-моему, невозможно, чтобы феномены, происходящие в мозгу, как и все феномены в живых организмах, не были подчинены законам научного детерминизма». Это совершенно ясно. Позднее, наука, несомненно, раскроет закономерность во всех проявлениях умственной и чувственной деятельности человеческого организма.

Итак, наука уже вступает в область, которая принадлежит нам, романистам, анализирующим личное и социальное поведение человека. Своими наблюдениями и экспериментами мы продолжаем работу физиолога, который, в свою очередь, продолжил работу физика и химика. Мы занимаемся, так сказать, научной психологией, чтобы дополнить научную физиологию, и для завершения эволюции нам необходимо внести в свое изучение природы и человека самое действенное орудие — экспериментальный метод. Словом, мы должны экспериментировать над характерами, над страстями, над фактами личной и социальной жизни человека так же, как химик и физик экспериментируют над неодушевленными предметами, как физиолог экспериментирует над живыми существами. Повсюду господствует детерминизм. Научное исследование, рассуждение, подкрепленное экспериментом, разрушает одну за другой гипотезы идеалистов, а романы, сплошь порожденные воображением, оно заменяет романами, созданными на основе наблюдения и эксперимента.