Евгений Додолев - Неистовый Лимонов. Большой поход на Кремль

Только за последние несколько месяцев урожай ненависти велик. В «Московских новостях», № 7, писатель Александр Кабаков в своей фантазии «Вид на площадь» расправляется со мной руками и ногами персонажей: «ближайший солдат ударил его носком ботинка в голень под колено»; «Саидов. прямой ладонью ткнул писателя сзади в почки.».

В «Литгазете», № 16, писатель Виктор Астафьев требует судить меня: «Почему же не судят разнузданных воинствующих молодчиков — Зюганова, Проханова. да и Эдичку Лимонова тоже? Ах, он — «не наш»! Он забугорный гражданин и приехал бороться за свободу на русских просторах? И судить его не можно?! За горсть колосьев, за ведро мерзлых картошек судили, гноили в лагерях русских баб и детей, а тут, видите ли, снизошла к нам стыдливая демократия!»

(Демагог Астафьев ошибается, у меня паспорт СССР, как и у него.)

Словно сговорившись с «Литгазетой», «Русская мысль» публикует в тот же день произведение Георгия Владимова «По ком не звонит колокол», сочащееся ненавистью ко мне, плохо упрятанной в насмешку. «В кого же вы их (пули) садите, месье? В артиллерийскую позицию или в крестьянский двор?» — морализирует Владимов по поводу сцены в моем репортаже из Боснии, где я стреляю из пулемета. Другой нервный моралист,

Виталий Коротич, в «Новом Взгляде» пишет из Америки: «Лимонов призывает гильотинировать Горбачева. Попробовал бы кто-нибудь в Америке вякнуть, что хочет ухлопать президента! Уже несколько таких сидит — и надолго». Им так хочется, чтоб меня посадили, бедным!

Маленький Павел Гутионтов в «Московском комсомольце» резюмирует страстную мечту интеллигенции, пишет, адресуясь прямо куда следует: «Прокуратура ОБЯЗАНА возбудить дело по факту публикации парижского писателя в российской газете». (Сейчас разбегутся, милый, им только Лимонова в «Матросской тишине» не хватает!) Потому подобно Пазолини могу сказать: «Для меня известность — это ненависть».

— Может быть, не столько ненависть, сколько зависть? Ведь большинство этих людей — «бывшие». Бывший писатель-диссидент Владимов, кому придет в голову читать его книги сегодня? Бывший главред эпохи перестройки — Коротич. Бывший «большой писатель» Астафьев. А ты популярен, тебя читают, любая твоя книга, выпущенная любым тиражом, исчезает, раскупается. О тебе говорят: о твоих книгах, твоих женах, о твоих войнах, о твоей партии.

Слушай, а чем ты объясняешь вот такой феномен: тебя нет ни среди сорока писателей, представленных к Букеровской премии, ни среди ста политиков, рейтинг их публикует ежемесячно «Независимая газета»?

— Зависть? Наверное. Вся эта публика обсуждает с ревностью мои фотографии, «покрой» моей шинели (у которой нет покроя, шинель да и только), постарел я или помолодел. (И то, и другое мне запрещено ИМИ, надзирателями моих нравов.) Владимов пишет о шинели особого покроя, Бенедикт Сарнов в «Новом времени», № 7, тоже о шинели. Все эти дяди коллеги комментируют мои войны: я «вояжирую по окопам» («Россия», № 17), я не туда стреляю (Владимов в «Русской мысли»), не из того оружия («Комсомольская правда» за 13 марта) и т. д. и т. п. Наши дяди «интеллигенты» похожи на компанию инвалидов: сидя в колесных стульях на стадионе, они критикуют атлетов: не так, не туда, слишком сильно! Или еще одно сравнение, менее лестное, приходит на ум: Астафьев, Владимов, Кабаков и компания очень смахивают на доходяг-импотентов, дающих советы (кто их трогает? яихв упор не вижу) мужику, сношающемуся с дамой: «Не так! Не туда! Потише! Будь скромнее!» В Астафьеве, Владимове и их компании «бывших» скорее ревность — импотентов ревность и инвалидов к человеку живому, Лимонову, совершающему живые поступки и активности. Пока у меня бурный роман с Историей (пусть я у этой дамы и не один), они сплетничают обо мне, как скучные соседи. У них у самих ведь ничего не происходит, не о чем даже поговорить. Они мне деньги должны платить, что я есть. «Савенко-Лимонов, конечно, не Ульянов-Ленин», «Лимонов, конечно, не Маяковский» — чего ж вы меня рядом с ним ставите!

Теперь о сорока букерах и ста политиках. Прежде всего, что такое «Букер»? «Букер» — унизительная колониальная премия, присуждаемая, кажется, каким-то английским гастрономом в поощрение русским туземцам: как бушменам или готтентотам или, кто там отсталый, безлитературный народ: папуасам? Так что я ее бы и не взял, не смог бы, пришлось бы отказаться. А почему меня нет среди названных в кандидаты, об этом следует спросить ИХ: устроителей, выдвигающих на премию журналы. Социальная группа, назовем ее по-научному «культурная элита», сознательно делает вид, что меня нет. Между тем я очень даже есть. Книгу Маканина «Лаз» издательство «Конец века» продает (вместе с книгой некоего Борева) в наборе — в качестве обязательного довеска к моему роману «Это я — Эдичка». Ибо «Конец века» затоварился Маканиным и

Аксеновым, а с отличным мясом моих романов можно продать все что угодно, мослы будущих «Букеров» (Маканин — кандидат) и даже археологические кости Аксенова. Пока они там кублятся в английском культурном центре или при германском консульстве (потому что Пушкинскую премию присуждают русским писателям германцы!), российские прилавки завалены иностранными авторами. А Лимонова всегда не купить. Находиться же вне литературного официоза мне привычно. Ведь я был вне его до 1989 года. Сейчас сложился из осколков старого новый литературный официоз, где для таких, как я, непредсказуемых и ярких, — места нет. Так что все хорошо. Я бы очень расстроился, если бы они меня приняли. Я бы заболел, решил бы, что лишился таланта.

Моего имени нет среди «ста политиков» по той же причине: и здесь официоз меня отвергает, профессионалы официоза. В предисловии к списку «НГ» от 4 августа разъясняет принцип отбора. «Меру влиятельности определяли 50 экспертов — руководители ведущих средств массовой информации, известные политобозреватели и политологи, директора политологических центров… Как нулевая расценивалась роль политиков, фамилии которых оказались вовсе не знакомы экспертам». (Я отказываюсь верить в то, что хоть один из пятидесяти экспертов не знает моей фамилии!) Список «ста» выглядит как иерархическое перечисление функционеров — высших должностных лиц государства.

Цитирую начало: 1. Ельцин, 2. Хасбулатов, 3. Черномырдин, 4. Шахрай, 5. Руцкой, 6. Козырев и т. д. Только 23-е место неожиданно занято красочным Джохаром Дудаевым, а 24-е Бабуриным; и опять пошли серыми рядами функционеры: Шейнисы, Бурбулисы и Степанковы.

Напрашивается сразу же несколько объяснений такому количеству функционеров: 1. Наше общество (в лице 50 экспертов) вымуштровано, как отличная армия, и на вопрос «Кто лучшие люди на свете?» без запинки шпарит, стоя по стойке смирно, имена командиров. Сверху вниз. 2. Эксперты страдают чинопочитанием. 3. Эксперты сами не решили, что есть политика.