Газета Завтра Газета - Газета Завтра 453 (31 2002)

— Приказываю — уходи! До точки дотянешь?

— Не знаю…

— Уходи, Серега! Я прикрою "толстых".

— Выполняю! Держись, Андрей! — и "полосатый", утягивая за собой шлейф дыма, отваливает в сторону клонящегося к закату солнца.

Есть! Первая "восьмерка" оторвалась от земли и с крутым креном заскользила над склоном в сторону ущелья, разгоняясь до рабочей скорости. Но Калинин все медлит. От края леса к его вертолету двое десантников под мышки тащат третьего. Они то и дело останавливаются, навскидку бьют из автоматов по лесу и вновь, спотыкаясь, бегут к борту.

Есть! Взлетает! "Восьмерка" командира резко отрывается от земли и круто уходит в небо.

Еще три-четыре секунды, а потом скорость и высота лучше любой брони укроют ее от огня…

И здесь очередь молчавшей все это время третьей "зэушки" буквально распорола "восьмерку". В разные стороны полетели клочья обшивки. Еще пару мгновений смертельно раненная вертушка боролась со смертью. Было видно, как командир инстинктивно пытается кинуть ее в противозенитный вираж, уйти из-под удара. Но было уже слишком поздно. Правое сопло выплюнуло клок пламени — "зафакелило", движки окутались черным маслянистым дымом и, неуклюже развернувшись в воздухе, "восьмерка" рухнула на склон.

Все было кончено.

— Сука!!! — заорал я, кидая своего "полосатого" на чеченскую "зэушку".

Я видел, как ее расчет разворачивается в мою сторону, как наводчик лихорадочно крутит ручки наводки, пытаясь поймать нас в прицел. Но было слишком поздно — оператор уже накрыл ее залпом "нурсов".

Это вам за командира!

…Заложив крутой вираж, я пытался разглядеть место падения Калинина.

Вот он! На склоне, в прогале леса, глаза выхватили знакомый силуэт распластанного на камнях, окутанного дымом вертолета.

Может быть, кто-то уцелел? Глаза торопливо искали рядом подходящую площадку для приземления, но…

— …”Полсотни второй”, отвечай! “Полсотни второй”, ответь “сорок первому”! — вдруг сквозь треск эфира я услышал голос командира.

"Значит, жив! — на долю секунды сердце до краев заполнила радость. — Жив!" Я торопливо нажал кнопку СПУ.

— “Ноль первый”, слышу тебя! Я над тобой. Тебя наблюдаю!

Но уже через мгновение радость сменилась бессильной яростью. Я увидел, как со всех сторон к его борту подбираются боевики …

— Ты меня слышишь, Игорь? — опять раздался в динамиках голос Калинина. Он был глух и еле различался в треске эфира.

— Слышу тебя, Михалыч! Слышу! Сейчас я постараюсь их отогнать.

— Отставить, Игорь! Чечей кругом, как вшей. На борту все мертвы. У меня перебиты ноги, мне не выбраться. Я тебе приказываю, “нурсами” — по мне!

— Михалыч, сейчас я их отгоню! — орал я, лихорадочно прикидывая, как помочь Калинину.

— Слушай меня, Жуков! Работай по мне…

Боевики залегли перед вертушкой, несколько из них под прикрытием дыма подбирались к борту. Прямо из кабины навстречу им полыхали вспышки автоматных очередей. Кайданов дрался.

И в это время по борту словно одновременно ударили несколько молотков. Вертолет дернулся, и на долю мгновения мне показалось, что потерял управление. Но через секунду выровнялся.

— Меня зацепило… — услышал я в динамиках искаженный болью голос моего оператора.

— Вовка, что с тобой?

— Бок зацепило и стеклом лицо порвало. Ничего не вижу. Кровью заливает.

— Держись! Вовка? Вовка?!

Но оператор молчал…

Прямо по курсу лежала "восьмерка" Калинина.

…Двое боевиков пытались открыть дверь в кабину. Еще двое били прикладами автоматов по остеклению пилотской кабины. Остальные, словно чувствуя мою слабость, стоя во весь рост, били по мне из автоматов. На плече у одного из них я успел разглядеть тяжелое копье "граника".

— Игорь! — услышал я искаженный болью, затухающий голос Калинина. — Я тебе приказываю. Работай по мне! Не дай им меня взять, слышишь?! Не дай им меня взять. Работай, сынок!!!

У меня еще была доля секунды на решение…

…До гробовой доски я не смогу сказать, почему поступил именно так.

Может быть, потому, что азарт боя отключил нормальное восприятие и мной управляли скорее инстинкты, чем разум. А может быть, потому, что знал — дороги домой после всего того, что сегодня случилось, у него уже не было…

…И, довернув машину, чтобы лежащая на склоне "восьмерка" оказалась прямо в центре прицела, я утопил кнопку "Пуск" и не отпускал ее, пока последняя ракета не вышла из блока.

— Прощай, Михалыч!!! — заорал я в эфир, увидев, как "восьмерка" утонула в море огня и дыма. А потом прямо перед глазами расцвел огненный цветок.

…Почему я не упал, почему не столкнулся со скалой — не знаю. Чудо, наверное. Ведь секунд пять я был без сознания. И все это время вертушка сама в небо лезла, словно хорошая лошадь, выносила своих бесчувственных седоков из-под огня.

В себя пришел только на высоте. Остекление разбито, ветер в лицо ледяной бьет. Перед глазами все плывет. Голова, как колокол.

…Потом Вовка сказал, что по нам гранатометчик отработал. Вовка очнулся от залпа "нурсов" и видел, как граната срикошетировала от "пэзэу" и взорвалась метрах в пятнадцати от кабины. Я вообще ничего не видел. Только огненный цветок, а потом темноту…

"…С незапамятных времен среди самураев просьба стать кайсяку считалась плохим знамением. Причина этого в том, что кайсяку не приобретает славы, даже если хорошо свершит свое дело, но если по какой-то случайности он совершит оплошность, он опозорит себя до конца жизни…"

Хагакурэ — "Сокрытое в листве"

…Тела Калинина, экипажа и десанта смогли вывезти только через сутки.

Точнее, то, что осталось после залпа "нурсов" и пожара.

Я в это время лежал в госпитале. Врач определил контузию. Голова раскалывалась. Перед глазами крутилось огненное колесо. Я толком не мог стоять, меня качало, бросало из стороны в сторону.

На второй день в палату зашел незнакомый улыбчивый подполковник.

— Следователь военной прокуратуры Горбенко, — представился он. — Я хотел бы уточнить некоторые обстоятельства вашего последнего полета…

Свидетелей последних секунд командира не было. Наш радиообмен "земля" не смогла записать. Горы экранировали радиоволны. Мой оператор был в это время без сознания. Я остался единственным свидетелем.

Я все рассказал следователю. И про то, как мы оказались в этом районе, и про последний приказ Калинина. Меня никто ни в чем не обвинил. Даже орденом наградили. Правда, не за конкретный бой, а в общем — "за участие в контртеррористической операции".

Но словно какая-то стена выросла между мной и остальными.

Я расстрелял Калинина.

Это было, как приговор, как клеймо.

Я расстрелял Калинина.

…В летной столовке я остался за столом один. Кузьменко улетел в академию. Крестова перевели в Ростов, но никто не занял их места, хотя стол наш считался "блатным" — у окна, с видом на реку.