Леонид Жуховицкий - Банан за чуткость

— Иди домой, сестра, наверное, беспокоится.

И улыбался и говорил он для курчавого — иначе сказал бы не «сестра», а «Лида».

— Интимные тайны мадридского двора? — спросил парень. — Мы будем в зале, старик.

— Да нет, мы уже кончили, — торопливо сказал Костя.

— Решили мировые проблемы? — снисходительно улыбнулся парень, повернувшись к Гале.

И вдруг перед глазами у нее стало красно от злости, от обиды, от ничтожности их приглаживающих фраз, и — все равно.

— Да нет, ничего особенного, — сказала она курчавому. — Просто я его люблю. Это очень стыдно, да?

Тот растерялся:

— Да нет, почему…

— Нет, вы мне правду скажите — стыдно? Я навязываюсь, да?

Она обернулась к Косте и проговорила ласково:

— Костя, ты не сердись. Ты не бойся. Ведь это надо мной будут смеяться. Я же сама навязываюсь, ты же не виноват…

Потом сказала курчавому — громко, чтобы те, у окна, тоже слышали:

— Вы не смейтесь над ним, ладно? Вы лучше надо мной. Ведь это я его люблю, он ни при чем…

Она повернулась и пошла, разгневанно пробираясь сквозь толпящихся, курящих, перебрасывающихся походя разной словесной мелочью. Она знала, что там, сзади, они сейчас будут шуточками и ухмылочками смазывать весь этот разговор, пока не пригладят до рядового анекдота. Но теперь это не имело значения.

Потом она шла по улице, и странно было чувствовать себя идущей ни за чем и никуда. О нем она не думала, будто его и не было: ни походки, ни шарфа, ни женщины, ни окна на третьем этаже. Но ее любовь еще существовала, странная любовь теперь уже ни к кому существовала и все никак не успокаивалась, все жила, билась, как существует и даже бьет крыльями птица с отрубленной головой.

Галя шла все медленней, шаг ее больше не летел. И, глядя на себя как бы со стороны, она тускло думала, что вот идет по серой улице серая девочка, неотличимая от асфальта, от стен — просто винтик толпы. Просто студентка техникума. И никуда ей не нужно переходить: учить уроки, делать, что надо, дома — и все.

«Вот и кончилось, — сказала она себе. — Вот и конец».

Она пошла еще медленней, еще больше сливаясь с улицей.

…ТЫ СДЕЛАЙ–КА ВОТ ЧТО: ВСТАНЬ И ПОДОЙДИ К ЗЕРКАЛУ. ОТВЛЕКИСЬ ОТ ПРИВЫЧНОГО ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О СЕБЕ — И ТОГДА УВИДИШЬ НЕ МАЛЬЧИКА, А КРЕПКОГО МОЛОДОГО ЧЕЛОВЕКА. Я НЕ ЗНАЮ, КАК ЕГО ЗОВУТ, НЕ ЗНАЮ, СКОЛЬКО ЕМУ — СЕМНАДЦАТЬ, ВОСЕМНАДЦАТЬ, ДВАДЦАТЬ?

Я НЕ ЗНАЮ, НО ТЫ–ТО ЗНАЕШЬ. И ВОТ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК В ЗЕРКАЛЕ—ТВОЯ САМАЯ НАДЕЖНАЯ НАДЕЖДА.

НО НЕ ТОЛЬКО В ЭТОМ ДЕЛО.

Я НАПИСАЛ ОДНАЖДЫ, ЧТО ТВОРЧЕСТВА В ЖИЗНИ НА ВСЕХ НЕ ХВАТАЕТ, — И, В ОБЩЕМ–ТО, БЫЛ НЕ ПРАВ. ЕСТЬ ОДИН ВИД ТВОРЧЕСТВА, СЛОЖНЫЙ, УВЛЕКАТЕЛЬНЫЙ И ДОСТУПНЫЙ ПРАКТИЧЕСКИ КАЖДОМУ. ВОТ Я И ПРЕДЛАГАЮ ТЕБЕ: СОТВОРИ СОБСТВЕННУЮ ЛИЧНОСТЬ И СОБСТВЕННУЮ СУДЬБУ. ПОРАБОТАЙ НА СЕБЯ И НА ОБЩЕСТВО — ВЕДЬ И ЕМУ ТЫ ТОЖЕ НУЖЕН СОСТОЯВШИМСЯ.

ОДИН ИЗ ВЕЛИКИХ ФИЛОСОФОВ ПРОШЛОГО ВЫСКАЗАЛСЯ ПРИМЕРНО ТАК: НАСТОЯЩИЙ ЧЕЛОВЕК — ЭТО ТОТ, КТО САМОСТОЯТЕЛЬНО ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЯ, СОВЕРШАЕТ ПОСТУПОК ОТ НАЧАЛА ДО КОНЦА И ОТВЕЧАЕТ ЗА НЕГО ВСЕЙ СВОЕЙ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬЮ.

ПРОСТИ, ЧТО ОБРАЩЕНИЕ К ТЕБЕ КОНЧАЮ ЦИТАТОЙ, ХОТЬ И ВОЛЬНО ИЗЛОЖЕННОЙ.

«Сначала скажу прямо: пишу вам так, смеха ради.

Я тот, кто вам нужен. Зовут меня Витя Минин, мне 18 лет, и я работаю.

Просто все это у вас получается — пить умеешь, ругаешься, значит, еще один хулиган.

Так не бывает. Насчет газет вы, конечно, правы — мы их читаем. Но вот ваш «Алый парус», вы уж извините меня, первый раз я прочел два дня назад. Случайно. Мы в вашу газету воблу завернули, и «Алый парус» наружу торчал. Пока за пивом стояли, я его и прочел.

Вы просили откликнуться. Почему бы не откликнуться? Только вряд ли вам еще кто-нибудь напишет. Радуйтесь, что вам такой душевный хулиган попался, как я. Я, может быть, в школе пятерки получал. Но это к делу не относится…

Вам интересно, почему я вечером иду на улицу и слоняюсь по ней без дела? Конечно, вы можете сказать: иди в спортсекцию, кружок, театр, консерваторию и еще все такое.

А мне это не нужно! Чемпионом я не стану, а здоровья — и так хватает.

В кружок мне ходить смешно, там школьнички бегают, да и неинтересно мне какие‑нибудь самолетики клеить. В театр мне тоже неинтересно ходить. Там скучно. Мне неинтересно слушать эту вашу классическую музыку. Я не вижу в ней ничегошеньки.

Что мне делать, если все это мне действительно неинтересно? Другим вот интересно, а мне нет. И я не хочу восхищаться какой‑нибудь великой картиной, когда мне на нее плевать. Таких притвор я много видел. Я не говорю, что все ценители искусства притворяются, но многие.

А вот с ребятами мне интересно. У нас нет никакого притворства. Когда мы все вместе, мы чувствуем, что мы что‑то значим. Мы можем постоять за себя. Только не думайте, что мы храбрые только тогда, когда вместе. У нас таких храбрецов тоже не любят…

А вот не про всякого ценителя классической музыки скажу я такие же слова…

Ехали мы как‑то вчетвером в электричке. Поздно, народу мало. Рядом сидели такие вот ценители — тоже четыре человека. О Чайковском вроде был разговор. Ну а мы стали к девушкам приставать, просто так, как это бывает, ради смеха. Так ценители даже слова не сказали.

Девушек‑то мы, конечно, в покое оставили, а уж с «ценителями» разобрались, поучили джентльменству, хорошо поучили.

А вот мы никому не дадим девушек зря обижать. Так кто же лучше?

Теперь насчет выпить. Да, выпить я люблю и не стесняюсь этого. Зарабатываю я прилично и пью на свои. Какое кому дело?

Мне на заводе предлагали учиться в техникуме, на вечернем. А мне опять неинтересно, и зарплаты мне хватает.

Так зачем?

За меня не беспокойтесь, все равно скоро в армию возьмут, человеком сделают.

Адреса своего я вам не пишу, а то еще с милицией придете…

Витя Минин.

Москва».

Писем в редакцию приходит очень много.

Вот, скажем, семнадцатилетний Леонид Васин из Иванова пишет: «Как это обидно звучит — парни из подворотни. Ведь можно сказать по–иному — парни, ушедшие в себя. Но, очевидно, такова уж психология многих благополучных людей: они почему‑то подбирают выражения, довольно меткие, но ранящие душу».

На мой взгляд, Леониду нечего возразить. Часто мы стремимся не столько разобраться в явлении, сколько придумать ему формулировку пообиднее. Да что там формулировку — скорее кличку. Парни из подворотни, парни с гитарой, длинноволосые юнцы… Сказали — как припечатали.

А ведь судить о людях по внешним, да еще случайным деталям не только несправедливо, но и не слишком умно. Отсюда рукой подать до распространенной обывательской логики: «Петька‑то волосы отпустил, Машка‑то юбку обрезала — а милиции хоть бы что. Вот в соседнем переулке магазин и ограбили».